Затем последовала конвульсивная борьба за преодоление бюрократических препон, расставленных на их пути Министерством внутренних дел, которое, похоже, должно было затратить не один год на поиски путей для того, чтобы сделать жизнь безденежных иностранцев совершенно невозможной.
Хотя в то время, когда близилась свадьба, и произошел кризис в отношениях с агентством, все же происходило и нечто хорошее: «К счастью, мне дали стол и дом при муниципальной больнице, и, возможно, какое-нибудь случайно завалявшееся песо захочет оказаться у меня в руках (я трачу деньги в основном на дынный сок)».
В письме матери он объяснил, что стипендия, как оказалось, означала комнату, стол и прачечную, но не деньги. Оливия Саласар, вдова Мальена, позднее вспоминала, что ее муж предложил доктору Геваре пожить в их доме, но Эрнесто, заявив, что не желает злоупотреблять дружбой, «предпочел спать на лабораторном столе в маленьком кабинете или в кладовой оборудования в больнице». Это и было то самое «жилье», которым он хвастался в письме своим родителям.
* * *
Чтобы заслужить право жить и питаться при больнице, Эрнесто написал работу пол названием «Кожное исследование с использованием полупереваренных пищевых антигенов», которая была представлена на аллергологической конференции в Веракрусе, а в мае 1955 года напечатана в журнале «Иберо-американский аллергологический обзор» .
С переменным успехом он работал и над полудюжиной других проектов.
Лаура де Альбису Сампос, пуэрториканка, бежавшая из своей страны и жившая в то время в Мексике, рассказывала:
«Он ставил эксперименты на кошачьем мозге, изучая реакцию нервных и мозговых клеток на определенные стимуляторы... Я думаю, что он платил хозяйке по песо за кошку, но хозяйка организовала группу мексиканских мальчишек, которые отлавливали кошек, и я всегда задавала ему один и тот же вопрос: что он будет делать, когда кошек в округе не останется, а он хохотал в ответ».
Часто он в компании доктора Давида Митрани после работы в лаборатории ходил в забегаловки неподалеку от Медицинского центра есть тако[11] . Они вели еще несколько экспериментов, два из которых привлекли внимание медицинского сообщества: «Работы о пищевых антигенах и о воздействии гистамина на кошачью матку... Днем он проводил исследование, а по вечерам выполнял обязанности ассистента преподавателя практической физиологии человека в старой медицинской школе».
Со своим обычным резким остроумием Эрнесто писал отцу: «Я провожу двадцать четыре часа в сутки в разговорах о болезнях и их лечении (хотя, конечно, ничего не лечу)», А в письме к Тите Инфанте он подвел итог своего исследования следующим образом: «С научной точки зрении я первоклассный неудачник: все мои большие исследовательские проекты были провалены,... и мне осталось лишь представить скромную работу, в которой я повторяю в Мексике проведенное в Аргентине исследование Писани о полупереваренной пище».
К концу апреля Ильда нашла работу, сначала в Экономической комиссии по Латинской Америке и странам Карибского бассейна, а затем в Панамериканском управлении здравоохранения. Она и Эрнесто проводили все свое свободное время в борьбе с мексиканской бюрократией в Министерстве внутренних дел, пытаясь получить разрешение на брак.
Хотя свадьба была намечена, в письмах, которые Эрнесто посылал в Аргентину, практически не встречалось упоминаний о ней. Зато он продолжал описывать планы своих возможных, невозможных и гипотетических поездок. Тите Инфанте он написал: «Я надеюсь, Тита, что мы скоро встретимся на углу какого-нибудь старого европейского города; я с набитым животом и ты с дипломом в руке. Ну а пока самое большее, на что мы можем надеяться, так это то, что будущее работает на людей».
Общение с кубинцами заставило Эрнесто пересмотреть список его потенциальных поездок: «Следующим шагом могут быть США (очень трудно), Венесуэла (выполнимо) или Куба (вероятно). Но мое сердце устремлено к Парижу, и я попаду туда, даже если мне придется добираться вплавь через Атлантику».
По существу, на этой стадии своей жизни Эрнесто Гевара был бродягой. В течение двадцати двух месяцев пребывания в Мексике в письмах родным и двоим друзьям он сто шестьдесят один раз упомянул о своих возможных или гипотетических поездках. Эта навязчивая идея путешествия нашла отражение в написанном в то время стихотворении:
Море дружески манит рукой,
Мой луг — континент —
Разворачивается нежно и врезается в душу,
Как колокольный звон на вечерней заре.
Рикардо Рохо, соотечественник Гевары, 30 апреля 1955 года прибыл в Мехико из Соединенных Штатов, где он провел год после бегства из Гватемалы, и немедленно разыскал Эрнесто. «Он похудел и, хотя и был уличным фотографом, все еше внешне очень напоминал университетского студента на каникулах».
Следующий день был Первым мая, и Эрнесто вместе с Ильдой и Рохо пошел смотреть парад. Перед изгнанниками прошла грустная пародия на демонстрацию трудящихся. Сменяя одна другую, мексиканские проправительственные рабочие организации заявляли о своей преданности и покорности. Не такая уж большая манифестация, причем совершенно рутинная. Левые партии, такие, как ПОКМ и Коммунистическая партия, объединения рабочих-диссидентов, в частности железнодорожников, преследовались полицией и, конечно, не были допущены к официальной манифестации. Эрнесто так прокомментировал увиденное: «Мексиканская революция мертва — и мертва уже изрядное время, но мы не понимали этого... Демонстрация организованных рабочих напоминает похоронную процессию... Они собраны вместе бюджетом, правительственной платежной ведомостью. Пойдем отсюда, дружище».
Рохо провел в Мехико всего неделю, в один из дней которой он вместе с Эрнесто пошел на встречу с кубинцами, чей штаб находился в «Империал-билдинг». Совершенно неожиданно для себя они включились в горячие дебаты. В то время на Кубе обсуждался законопроект об амнистии для участников нападения на казармы Монкада в 1953 г., в частности для руководителя акции, некоего Фиделя Кастро. Кубинцы, не отрываясь от радиоприемников, следили за новыми событиями, успехами и задержками. Фидель был освобожден двумя неделями позже, 15 мая.
Эхо интереса к кубинским событиям слышится в письме Эрнесто к его родителям, отправленном в конце мая: «Гавана в особенности захватывает мое внимание, наполняя сердце пейзажами с изображениями Ленина».
Тем временем мексиканские иммиграционные власти вновь и вновь продолжали отказывать Ильде и Эрнесто в разрешении на женитьбу («как же так — дама перуанка, а хочет выйти замуж за аргентинца?»). Но они решили все равно жить вместе. Доктор Гевара собрал скудные пожитки, которые были у него в больнице, и переселился в квартиру, которую Ильда с Лусильей снимали на улице Рин — далекое от роскоши жилище, где туалет представлял собой две доски и пару реек, обернутых тряпкой.
18 мая они отправились в «свадебное путешествие» в Куэрнаваку[12]. Ильда говорила, что это была «самая настоящая свадьба».
17 июня Эрнесто написал матери: «Ахенсиа Латина» уволило меня, задолжав 6000 песо. Теперь они заплатили мне, но только 3000, из которых я должен рассчитаться с целой кучей долгов». Дальше шел рассказ о том, что он, ожидая денег, принялся изыкивать возможность отправиться в Испанию (как часть запланированной поездки в Польшу), но, получив только половину, отказался от этого намерения, поскольку «действительно испытывал нужду». Как обычно, он постарался сохранить в письме равновесие дурных и хороших сторон своего существования: «Эта грубая и неприветливая Мексика все-таки обошлась со мной по справедливости, и хоть меня и ограбили, когда я уеду, то возьму с собой кое-что кроме денег: мое респектабельное имя на ряде более или менее заслуживающих внимания статей и, что важнее всего, устоявшийся набор идей и стремлений в мозгу, где прежде находился только туман».