На фотоснимке, сделанном около Самайпатии, Че, рассматривающий что-то на земле, стоит на коленях, окруженный кампесинос. У него на голове новая кепка, в которой он напоминает русского революционера девятнадцатого века, но это неправильно. В соответствии с законами иконографии Гевара должен быть в берете.
"Что касается пополнения запасов, то операция оказалась неудачной. Эль-Чино не позволил Пачо и Марио Гутьерресу чего-нибудь награбить, но и сам не купил ничего полезного, в том числе и лекарств, которые мне так нужны. Но удалось добыть кое-что совершенно необходимое для партизан. К двум часам мы уже возвращались с добычей". Согласно дневнику Пачо, Че забыл сказать о том, что был совершенно счастлив, жуя печенье и попивая пепси-колу.
В один из ближайших дней, когда пресса шумела о неэффективности военного кордона, мелькнуло сообщение о наличии среди партизан вьетконговского полковника. Речь шла о Хуане Пабло Чанге. Перуанец, среди отдаленных предков которого были китайцы, и понятия не имел о том, в кого его превратили газетчики.{34}
50. Истребление арьегарда
В течение второй недели июля 1967 года передвижение партизан Че осуществлялось весьма неторопливо. Но за этим внешним спокойствием скрывался тот факт, что армия была в состоянии четко проследить их южный маршрут.
Для майора Гевары главным врагом была болезнь. “Моя астма усиливается, — написал он 7 июля, а на следующий день добавил: — я несколько раз делал себе уколы и в конце концов использовал 0,9-процентный раствор глазных капель. Если Паулино не выполнил своего задания, мы должны будем возвратиться в Ньянкауасу, чтобы поискать лекарство от моей астмы”.
Тем временем начался суд над Сиро Бустосом и Режи Дебрэ. Намерение боливийского правительства любой ценой добиться их осуждения послужило причиной трений с некоторыми из армейских офицеров, такими как майор Рубен Санчес, согласившийся выступить свидетелем со стороны защиты. Военный министр Альфредо Овандо вызвал его к себе; состоялась следующая беседа:
“— Надеюсь, что вы дадите подходящие показания?
— Что значит “подходящие”? — спросил я. — Я скажу правду: я не видел Дебрэ в бою.
— Посетите президента Баррьентоса. Президент схватился за голову:
— Из-за вас вооруженные силы будут выглядеть очень плохо.
— Я единственный, кто может спасти честь вооруженных сил, — ответил я Баррьентосу, — потому что этот суд — пародия, в которой все офицеры лгут, а я собираюсь говорить правду”.
Че так прокомментировал публичные заявление Дебрэ и Бустоса, сделанные в ходе процесса: “Они неудачны; прежде всего они признались в межконтинентальных целях партизан, чего не должны были делать”.
Партизаны тем временем скитались по необитаемой области, в которой даже не проводили предварительной разведки. Че был серьезно болен. Перед отрядом стояла вполне реальная угроза того, что те немногие кампесинос, с которыми они встречались, в погоне за обещанной наградой “50 миллионов песо тому, кто поймает партизана Эрнесто Че Гевару, мертвого или живого, предпочтительно живого”, могли донести о них армии.
Распространяемые листовки с подобными объявлениями и утверждения Баррьентоса о том, что предводителем партизан является Че, стали причиной разногласий, возникших между боливийским президентом и послом США Хендерсоном. Последний настаивал на том, что свидетельства присутствия Че были дезинформацией и что Че, даже если он и побывал в Боливии, то к настоящему времени уже покинул ее пределы. Баррьентос публично возражал послу, делая в прессе заявления о том, что партизанская проблема останется актуальной еще на некоторое время.
На боливийского президента также оказывали давление и мелкие партии, образующие правительственную коалицию. 14 июля Че записал по этому поводу: “ПРП Подлинная революционная партия и НРД Националистическое революционное движение отказались от своей оппозиции к революции, и кампесинос предупреждают Баррьентоса против союза с Фалангой. Правительство быстро разваливается. Просто позор не иметь в такой момент еще 100 человек”.
И в таких обстоятельствах правительство объявило о начале “Операции Синтия” (так звали дочь Баррьентоса), намереваясь покончить с партизанами в течение нескольких часов. Согласно плану операции, дивизия № 4, в зоне действий которой находилась территория между районом Ньянкауасу и Рио-Гранде, должна была окружить партизан. Правда, из этого ничего не вышло. В кольце оказался только воздух; армия гонялась за тенями, натыкаясь на ложные лагеря.
Правительственный кризис усиливался:
“Политические новости сообщают о глубоком кризисе, окончания которого не предвидится. На сегодня союзы сельскохозяйственных рабочих в Кочабамбе сформировали политическую партию “христианского духа”, поддерживающую Баррьентоса, а последний просил, чтобы они “позволили ему управлять в течение четырех лет”. Он почти умолял. Силес Салинас угрожал оппозиции, говорил, что наш приход к власти будет стоить им всем головы, призывал к национальному единству и заявлял, что страна находится на военном положении. С одной стороны, это похоже на уговоры, и на демагогию — с другой; возможно, они готовят замены”.
Че оказался прав. 17 июля Баррьентос, поддерживаемый двумя небольшими партиями, ПРП и НРД, объявил о роспуске кабинета. Казалось, что он хотел принять меры для создания более широкой коалиции.
27 июля партизаны возвратились в тот район, где они похоронили Карлоса Коэльо. Несколько встретившихся по дороге кампесинос предупредили их о том, что неделю назад здесь прошла армия. Одна из последних фотографий Че была сделана в деревне под названием Техерия. Как это часто бывало, рядом с ним находилось животное. Че сфотографирован с мулом; он держит уздечку и курит огромную сигару, глядя в камеру из-под козырька фуражки, почти что прикрывающего его глаза. У мула, запечатленного в профиль, очень серьезный вид. Че улыбается, хотя ему вовсе не хорошо: в то время он не мог есть. “Астма очень сильно угнетает меня, а жалкие запасы транквилизаторов подходят к концу”. Настроение у него немного улучшилось после передачи “Радио Гаваны”, в которой “Рауль отвечал на чехословацкую критику по поводу статьи о Вьетнаме. Эти друзья называют меня современным Бакуниным и оплакивают кровь, которая уже была пролита и которая может пролиться, если возникнут еще три или четыре Вьетнама”.
В другом сообщении его ставили в известность о том, что Куба все же должна была послать в Ла-Пас еще одного агента, хотя замена для Ренана уже была подготовлена — “кубинец, сражавшийся в Сьерре, с хорошим послужным списком”. Родольфо Салданья в Ла-Пасе по предложению кубинцев прекратил работы по созданию второго очага партизанского движения; предполагалось, что он сосредоточился на организации связи с Че. Тем временем в Гаване группа боливийцев, проходивших военную подготовку, насчитывала уже двадцать три человека, представлявших несколько боливийских левых групп, включая коммунистическую партию.
26 июля, в годовщину штурма казармы Монкада, Че, все так же страдавший от астмы, провел с группой небольшую беседу о значении Кубинской революции: “восстание против олигархии и против революционной догмы”. Он не знал, что его маршрут на юг был уже прослежен армией, которая перебросила по воздуху в эту зону группу Тринидада. Несколько часов спустя в засаду, устроенную Че, попалось несколько солдат: “Это произошло примерно так: на гребне появились восемь солдат, направлявшихся на юг; они прошли немного по старому следу, а потом повернули обратно, постреливая из реактивного миномета и размахивая тряпкой. Вскоре они возвратились, и все восемь попались в засаду; четверо были убиты. Мы отступили, не подобрав их оружия и снаряжения, так как уцелеть было непросто. Мы ушли вниз по реке. Была еще одна засада, сразу же после того, как мы пересекли небольшой каньон, лошади прошли настолько далеко, насколько вел след”.