Городишко пребывал в состоянии тревоги и ожидал нападения уцелевших партизан в любой момент. Вокруг школьного здания были размещены два концентрических заслона охраны, а на ближних подступах еще и многочисленные дозоры.
В десять минут одиннадцатого ночи "Сатурно" (позывной 8-й дивизии из Валье-Гранде) переслал телеграмму, пришедшую из Ла-Паса от верховного командования вооруженных сил, генералов Овандо и Лафуэнте. Депеша была составлена с использованием шифра, специально изобретенного на случай возникновения непростой проблемы пленения Че. Шифр был несложен. "Фернандо" (Че) - "500"; "Живой": "600", передавать первое только азбукой Морзе, остальное по радио. "Мертвый": "700".
Телеграмма "Сатурна" содержала следующий текст: "Добрый вечер. Последнее сообщение подтверждает, что мы задержали 500. Запросите четкие инструкций: или 600, или 700".
Верховное командование ответило: "Должен сохраниться 600. Повышенная боевая готовность. Имеются утечки".
Верховное командование в Ла-Пасе пребывало в затруднении. Первое сообщение было получено генералом Лафуэнте Сото, командующим армией, Васкесом Семпертеги, начальником штаба армии, и подполковником Араной Серрудо из военной разведки. Аргентинский писатель Хорхе Гальярдо дал незабываемое описание всех этих трех персонажей: Лафуэнте был приземистым человечком с мордой орангутана, таким же интеллектом, густой бородой и имел прозвище Чкампу ("Грибная рожа", на языке кечуа). Васкес, виновник преступной резни восставших шахтеров, был коренаст и имел циничную улыбку. Арана был кривобоким, с очень длинной, но толстой шеей на совершенно не подходящем для нее теле и очень темнокожим.
Они отправились на поиски военного министра, генерала Альфредо Овандо; тот оказался в своем излюбленном небольшом кабинете в крепости Мирафлорес. Приняв этих троих, он вызвал генерала Хуана Хосе Торреса, начальника штаба вооруженных сил, занимавшего кабинет напротив зала заседаний, примыкавшего к кабинету Овандо. В этом самом зале заседаний и состоялась встреча этих пяти человек. Возможно, что они консультировались и с некоторыми другими высокопоставленными военными, такими, например, как командующий военно-воздушными силами Леон Колье Кето, который, что вызывает большое удивление, был братом одного из руководителей Боливийской коммунистической партии Хорхе Колье.
На совещании, состоявшемся в этом зале, не велось никаких стенограмм или протоколов. Известен только результат. Договорившись между собой, генералы доложили о своем решении президенту Баррьентосу, который одобрил его.
Той же ночью, за полчаса до полуночи, полковнику, Сентено в Валье-Гранде пришло следующее распоряжение, в азбуке Морзе: "Президент приказывает Фернандо 700".
Че Гевара был приговорен к смерти.
Тех восемнадцати часов в Ла-Игуэре достаточно для того, чтобы довести до отчаяния даже наиболее хладнокровных биографов, не говоря уже о вспыльчивых. Вся предшествовавшая этому краткому периоду Жизнь Эрнесто Гевары детально запечатлена в море бумаг, в которые он заносил свои впечатления, описания событий, в дневниках, сохранивших наиболее личные его чувства и переживания, в письмах, статьях, интервью, речах, протоколах и пометках на полях книг. Его жизнь проходила в окружении многочисленных свидетелей - будущих рассказчиков, чьи дружественные голоса говорили и говорят о нем. А теперь, впервые, биограф должен будет положиться исключительно на враждебно настроенных свидетелей, многие из которых преследовали какие-то своекорыстные цели, имели личную заинтересованность в искажении событий и распространении ложной информации. Все, что нам сегодня известно, собиралось по капельке на протяжении более чем тридцати лет, это результат журналистской настойчивости; это запоздалые доказательства раскаяния, зачастую фальшивого, в своем участии в давно происшедших событиях. Три четверти суток, прошедших в Ла-Игуэре, воплотились в трясину слов, которые не дают, однако, ответа на один, важнейший, вопрос: знал ли он, что его собираются убить?
Как он в это время оценивал Симона Кубу, которого так часто, и не слишком лестно, упоминал в своем дневнике?
А может быть, он проводил мысленную перекличку партизан - оставшихся в живых, попавших в плен, погибших?.. Пачо Монтес де Ока и Помбо находились в это время вместе с Инти Передо, Дариэлем Аларконом, Давидом Адриасолой, Ньято Мендесом и Леонардо Тамайо; Франсиско Уанка и Октавио де ла Педраха ушли с больными и ранеными. Видели ли они, что он попал в плен? Попытаются ли они что-нибудь сделать?
А может быть, Че проводил это время в раздумьях об Алейде и своих детях? Или же он вспоминал погибших, погибших до него, проложивших ему дорогу: о Рене Рамосе Латуре и Хеонеле Родригесе, Камило Сьенфуэгосе и Рикардо Масетти, Элисео Сан-Луисе Рейесе и Мануэле, Вило Акунье и Тане? Этот список был бесконечен...
Сильно ли он страдал от раны? Он никогда не отказывал пленным в максимально доступной медицинской помощи, а ему самому для лечения пулевой раны дали всего лишь таблетку аспирина.
Обдумывал ли он свое поражение, последнее звено в цепи, протянувшейся Далеко в прошлое: группа Пуэрто Малдонадо, отряд в Салте, а теперь и его, Че, собственная партизанская война?
Что готовило для него будущее? Пятьдесят лет тюрьмы? Пулю в затылок? Он не впервые оказывался побитым, но кто мог точно сказать, будет ли этот раз последним?
А его дневник тем временем находился в телеграфной конторе, всего в нескольких ярдах от того места, где их держали под стражей. Да, были и прежде военные поражения, но впервые в жизни Эрнесто Гевара оказался лишен ручки и бумаги, оказался человеком побежденным по существу, потому что не мог по своему обычаю сообщить о положении дел.
Полутора часами ранее в Ла-Игуэре была произведена первая смена караула. Че неловко лежал на полу. Кровотечение из раны в ноге прекратилось. Один из охранников, находившихся на посту в помещении, где Че был заключен, рассказывал несколько лет спустя:
"Я видел одну вещь, которая показалась мне явным оскорблением пленного партизана; это было, когда вошел Карлос Перес Гутьеррес, схватил его за голову и плюнул в лицо. Че не стал терпеть этого - он плюнул в ответ и так пнул обидчика, что тот согнулся пополам. Я не знаю, куда он его пнул, но видел, как Карлос Перес Гу-.- тьеррес свалился на пол, а Эдуарде Уэрта и другой офицер схватили Че".
Вскоре после этого пришел санитар, который промыл раненую ногу Че дезинфицирующим раствором, и это была вся медицинская помощь, которую ему предоставили. Нинфа Артеага, жена телеграфиста, вызвалась отнести заключенным еду. Заместитель караульного начальника отказал в ее просьбе. На это Нин-фа сказала, что "если мне не позволят покормить его, тогда я не буду кормить никого". Ее дочь Элида отнесла немного еды "слепому" партизану (вероятно, это был Хуан Пабло Чанг). Последний ужин Че состоял из миски арахисового супа.
В комнату вошел лейтенант Тоти Агилера: "Сеньор Гевара, теперь вы находитесь под моей опекой". Че попросил у него сигарету. Агилера спросил, действительно ли он был доктором, на что Че ответил, что был, и добавил, что он был еще и дантистом и в свое время вырвал немало зубов.
Лейтенант обошел вокруг комнаты, пытаясь продолжить разговор, но в конце концов ушел. Не было никакой возможности вести беседы с находившимся здесь раненым человеком, живой легендой, всегда необщительным, всегда сохранявшим известное отдаление даже от близких людей. Ну а насколько же сильнее должна быть отчужденность по отношению к незнакомцам, а тем более к врагам.