Смерть старой прачки произвела большое впечатление на доктора Гевару. Он был возмущен той нищетой, в которой жила эта женщина вместе с дочерью и тремя или четырьмя внуками, и печалился из-за того, она умерла «без боли и славы», как тогда говорили в Мексике.
Смерть старухи вдохновила врача-поэта на новое стихотворение. Это не были хорошие стихи, но в них он последовательно описал нищету женщины, больничную палату и смерть от астмы. В нем имеется обещание «ваши внуки будут жить, чтоб увидеть рассвет», и риторический, но искренний финал: «Я КЛЯНУСЬ», написанный заглавными буквами.
16 сентября в Аргентине произошел военный переворот против Перона. Эрнесто в Мексике буквально пожирал газеты и сразу же написал своим родителям и тете. Он уже прокомментировал первую попытку переворота, случившуюся за два месяца до того, и был очень обеспокоен тем,-что его антиперонистски настроенное семейство окажется вовлеченным в события: «Надеюсь, что дела обстоят не настолько плохо, как здесь говорят, и что никого не заденут эти неприятности, с которыми ничего нельзя поделать».
Теперь же, узнав о том, что военные расправлялись с самыми основами перонистских организаций, он написал матери, что ничто из устраивающего олигархию не может быть хорошим и что консервативные элементы, обрадовавшиеся падению Перона, не несут в себе никаких здоровых начал. Пользуясь случаем, он также заметил: «твой старый враг повержен» — и предсказал Аргентине будущее зависимой банановой республики.
Тем временем в Мексике жизнь шла своим чередом. Аргентина и Перон были очень, очень далеко. Ильда вспоминала: «Однажды мы пошли смотреть «Занавес поднимается» с Кантинфласом. Я не помню фильма, но Эрнесто, глядя на экран, очень много смеялся... Сцена, в которой Кантинфлас танцует менуэт и неожиданно обнаруживает, что находится на сцене, рассмешила его до невозможности». Гевара несколько раз смотрел этот кинофильм и при этом, конечно, вспоминал доктора Веленсу, перуанского физиолога, с которым он встретился во время своего первого путешествия по континенту. Веленса сказал ему, что единственный способ понять панлатиноамериканизм состоит в том, чтобы увидеть Кантинфласа.
Этот анекдот часто приходит на память, когда рассматриваешь историю последующих лет. Когда Эрнесто хотел посмеяться над собой, он использовал свое сходство с Кантинфласом, сходство, которого еще не было в 1956 году. В те дни Эрнесто выглядел скорее молодой и чисто выбритой версией Джона Гарфилда, будучи лишь чуть повыше ростом и немного более коренастым.
Но тогда он жил в состоянии нерешительности и неуверенности. Фидель издалека продолжал свою организационную работу и кампанию вербовки рекрутов, Эрнесто тратил время, обсуждая с Ильдой варианты имени младенца (Ильда Викторина или Эрнесто Владимиро), учился у одного из кубинских беглецов стричь волосы и испытывал полученные знания в этой области на невинных пациентах в больнице. («Любое знание полезно; все когда-нибудь может пригодиться, разве не так?») Вместе с Ильдой (но без Лусильи) они переехали в квартиру в доме 5 по улице Неаполь (согласно документам прокуратуры). Новое жилье было столь же скромным, как старое, но немного побольше.
И все же он осуществил свою мечту подняться на вершину Попокатепетля. 12 октября, на праздник Дня Колумба, или Дня расы, как его называют в Мексике, в ознаменование начала слияния европейцев с аборигенной расой Мексики, Эрнесто вместе с толпой народа поднялся на старый вулкан. Трудное восхождение, особенно для астматика, на высоту почти 5,5 км и длиной в восемь миль.
29 октября Фидель в сопровождении Хуана Мануэля Маркеса отправился в Соединенные Штаты на поиски денег. В его отсутствие Рауль заболел; его лечил доктор Гевара. У Рауля Эрнесто встретился с его другом, советским дипломатом Николаем Леоновым, и попросил у него несколько русских книг. Леонов дал ему свою карточку, даже не предполагая, что за этим простым поступком несколько месяцев спустя последует масса неприятностей. Ильда в своих мемуарах упоминает о том, что Эрнесто читал книги, которые для него принес советский дипломат.
В конце октября Рикардо Рохо, возвращавшийся в Аргентину из Нью-Йорка, остановился в Мехико и немедленно встретился с Геварой. Согласно воспоминаниям Рохо, Эрнесто внимательно следил за событиями в Аргентине, но не имел ни малейшего желания вернуться туда. Он уехал из Аргентины не для того, чтобы держаться подальше от Перона; хотя Гевара, возможно, и не слишком жаловал его, но его противников, Фрондиси[14] и других, жаловал еще меньше. Рохо предложил Геваре вернуться вместе с ним на родину, но услышал в ответ:
«Что там есть такого, к чему стоило бы вернуться? Военное правительство, которое прямо сейчас пытается изгнать рабочий класс из политической жизни страны. Предположим, что это правительство уйдет, так же как вчера ушло предыдущее, придет твой друг Фрондиси, а ты сам станешь министром. Что ты сможешь сделать? Правительство с хорошими намерениями, но без всяких возможностей осуществить далеко идущие перемены».
Согласно мемуарам Ильды Гадеа, споры между Геварой и Рохо становились все более ожесточенными, поскольку последний казался Эрнесто слишком консервативным.
Рохо вспоминал: «В то время я рекомендовал Гевару на работу крупнейшему издателю Мексики, аргентинцу Армандо Орфиле, который был еще и руководителем Фонда экономической культуры». Но, очевидно, они не слишком понравились друг другу. Эрнесто занимался комиссионной продажей книг для фонда, но не искал благосклонности руководства».
При беседе Гевары с Орфилой случайно присутствовал кубинский левый по имени Рауль Роа. Вот каким он запомнил Эрнесто:
«Он казался — и был на самом деле — очень молодым, — рассказывал Роа. — Его облик запечатлелся на моей сетчатке: яркий ум, аскетическая бледность, дыхание астматика, выпуклый лоб, жесткие волосы, сухое выражение лица, энергичный подбородок, серьезная манера держаться, вопрошающий взгляд, острые замечания, немногословность, живые чувства, открытый смех и мысли, затуманенные волшебными мечтами, которые так и читались в его глазах».
Из мемуаров Рохо можно извлечь еще два анекдота. Вместе с Эрнесто он был на встрече с кубинскими изгнанниками в прокуренной комнате в «Империал-билдинг» в центре Мехико. Там Рохо впервые услышал развернутый рассказ о плане Вторжения. Это вызвало у него приступ саркастического смеха: «Ты знаешь, куда мы в Буэнос-Айресе запираем людей с идеями, похожими на твои? В Вьейтес». Эрнесто не нужно было напоминать, что это психиатрическая больница.
Другой анекдот касается встречи с Леоном Фелипе, испанским поэтом, высланным из своей страны и поселившимся в Мексике, который, судя по всему, произвел сильное впечатление на аргентинского доктора. Эрнесто хорошо знал его произведения и всю жизнь неоднократно вспоминал их. Беглая зарисовка Рохо говорит о многом: когда Эрнесто и Леон удобно расселись в одинаковых позах, закинув ногу на ногу, стало видно, что подметки ботинок у обоих проносились насквозь.
Наконец, в ноябре 1955 года состоялся так долго откладывавшийся медовый месяц. Эрнесто и Ильда решили поехать на юг Мексики и совершить поездку по старинной земле майя. Они не составили никакого конкретного плана поездки.
В Мехико Эрнесто пытался контролировать свою астму, придерживаясь строгой диеты. Он мог есть говядину, фрукты и овощи, но полностью отказывался от рыбы, курятины и яиц — все это вызывало у него аллергию. Но, когда они спустились из горной местности к побережью, астма возвратилась. Ужасный приступ, случившийся в Паленке, свалил Эрнесто с ног. Ильда попыталась сделать ему укол, но он возмущенно остановил ее. Ильда вспоминала:
14
Фрондиси, А - будущий президент Аргентины (1958 - 1962) лидер основанной в 1957 году партии Гражданский радикальный союз непримирииых. Первыми шагами его правительства, пришедшего на смену временному правительству генерала П.Э.Арамбуру (1955 - 1958), было восстановление гражданских свобод, однако вскоре оно вступило в соглашение с монополиями США и внось резко ограничило деятельность оппозиции.