Но вот из высеченного в скале храма вышел хор певчих. За ним следовали псаломщики, диаконы, монахи и, наконец, преосвященные епископы, окружавшие его святейшество. Спиной к процессии выступали два диакона с серебряными кадилами, которыми они беспрестанно кадили пред католикосом. Начиная с иноков и кончая епископами, все были в черных мантиях, потому что златотканые ризы вместе с дорогой утварью были укрыты в пещерах. Лишь один католикос шествовал в белой ризе, что придавало особую величавость его осанке и благообразному лицу, украшенному пышной седой бородой.
Дойдя до середины двора, духовенство стало полукругом, чтобы приступить к молебну. Но не успели они кончить вступительную молитву и начать чтение священных книг, как на небе показалось чудесное знамение. Ясный небесный свод покрылся серо-зеленой тенью, замерцали звезды. В воздухе вдруг повеяло холодом, и загудел ветер. Птицы, до того звонко и весело щебетавшие, замолкли и испуганно стали метаться из стороны в сторону. Все стояли, объятые ужасом, а монах, читавший книгу, почувствовал, что у него помутилось в глазах.
Тогда католикос, воздев руки к небу, воскликнул:
— О грозный и всемогущий бог! Что за чудо являешь ты своим слабым созданиям?..
Потрясенные его голосом, все присутствующие взглянули вверх и с ужасом увидели, как сверкающий солнечный диск наполовину покрылся тенью и огненный круг стал меркнуть. Через несколько минут дневной свет померк совсем. Все оцепенели, лишь изредка слышались возгласы страха и изумления. Епископ Саак выступил вперед и громко воскликнул:
— Святейший владыка! Бог ясно возвещает свою волю обители Айриванка, которая хотела оставить тебя здесь в своем лоне охранять священные богатства армянской церкви. Ты не противился и сказал: «Если богу будет угоден мой уход, он и при ярком солнце создаст для меня ночь». Бог услышал твои слова. Его всемогущая длань создала желанную ночь, затмив яркое дневное светило. Он хочет, чтобы ты удалился из этой обители и спас от опасности себя и патриаршие сокровища.
— Удались, святейший владыка, удались отсюда, ибо такова неисповедимая воля господня!
— Удались, удались, мы благословляем твой путь! — закричали со всех сторон монахи.
— Покоряюсь воле господней, — сказал католикос и, опустившись на колени, стал молиться.
Все духовенство последовало его примеру.
Когда затмение солнца кончилось, монахи ревностно продолжали молебен. А по возвращении в храм монах, читавший за ужином Евангелие от Иоанна, упал к ногам патриарха и стал просить прощения.
— Я согрешил перед тобою, святейший владыка, — сказал он плача. — Мне казалось, что бог внушил мне мысль помешать твоему отъезду. Сейчас я вижу, что это было дьявольским наущением. Прости меня и помолись, чтобы твой покорный раб избавился от власти искусителя.
— Ты действовал по внушению бога, дорогое мое чадо, — мягко ответил ему католикос. — Господь сам внушил тебе то, что ты совершил, чтобы показать нам свою великую силу. Иди и прочти благодарственную молитву тому, кто сделал тебя достойным этой благодати.
Монах, успокоенный этими словами, склонил голову и удалился. Вскоре католикос со своими приближенными выехал из Айриванка в Гарни.
После отъезда патриарха тревога в обители еще больше усилилась. Монахи были уверены, что бог сотворенным чудом давал знать о близком нападении врага. Поэтому те из них, которые особенно боялись жестокости арабов, ушли в горы и укрылись в далеких пещерах. За ними последовал и ютившийся в Айриванке нищий люд.
В обители остались старик игумен и несколько мужественных и самоотверженных монахов, которые сочли за лучшее умереть в монастырских стенах, на пороге святого храма, чем, спасая собственную жизнь, отдать монастырь врагам. Хотя они не могли и думать о сопротивлении арабам, но, зная, что эти варвары, найдя монастырь пустым, жестоко осквернят его и ограбят, — решили остаться, чтобы принять на себя удар и спасти храм от разрушения. В числе оставшихся был и молодой монах Мовсес. Укрыв в пещерах беглецов, он вернулся в монастырь.
Вечером прибыл гонец и сообщил о приближении врага.
— Востикан направил сюда несколько отрядов, чтобы задержать католикоса и истребить всю братию, — сказал он игумену. — Надзиратель патриарших покоев послал меня сообщить вам эту печальную весть.
— Бог уже сообщил нам об этом, сын мой, — ответил игумен. — Католикос и большая часть братии спасены. А мы остались, чтобы умереть здесь на паперти храма.
После отъезда гонца игумен собрал оставшихся монахов и направился в церковь для бдения и молитвы.
Они еще молились коленопреклоненные, когда от ужасных криков дрогнули своды каменного храма.
Игумен поднялся и спокойным голосом произнес слова Христа: «Встаньте, пойдем, вот приблизился час».
Он не смог больше продолжать и твердым шагом прошел вперед. Монахи последовали за ним. Когда они дошли до церковной паперти, игумен с глубоким волнением обратился к братии:
— Мы посвящены в монахи, чтобы служить нашему народу и святой церкви. Мы дали обет перед богом и людьми и изменить ему не вправе. Пойдем же безропотно к жертвенному алтарю, твердо веруя, что, расставшись с жизнью в этом преходящем мире, мы обретем ее вновь в вечном царствии.
— Пойдем исполним наш священный долг! — воскликнул монах Мовсес. — Мы ничем не жертвуем и ничего не теряем. Рано или поздно мы все должны умереть, наша жизнь не вечна. Возблагодарим господа за то, что он уготовил нам достойную кончину. Если стены этого храма, обагрившись нашей кровью, станут еще крепче, если грядущие поколения, найдя целыми эти своды, будут молиться под ними и эта молитва ниспошлет на армянскую землю благословение предвечного, — мы должны быть счастливы, что стали «избранным сосудом» и в этом бренном мире прожили мудро, предпочтя вечное благо преходящему!
— Идем, идем, враг нас не устрашит! Выполним свой долг! — воскликнули монахи и направились во двор.
Арабы уже окружили монастырские стены. Найдя ворота закрытыми, они рассвирепели. Такой дерзости они не ожидали от кучки монахов. «Вероятно, в монастыре есть войско», — решили они.
Они кричали, угрожали, ругались. Громадные камни ударялись о ворота. Метатели камней, взобравшись на скалы, скатывали оттуда целые глыбы. Часть воинов, приставив к стенам лестницы, поднимались по ним, чтобы спуститься в монастырский двор. Во дворе же, как стая затравленных зверей, стояла кучка беззащитных монахов. Дикие крики варваров и грохот обитых железом ворот наполняли трепетом их сердца. Как ни были они готовы принести себя в жертву, все же каждый молил бога, чтобы его миновала чаша страданий. Только монах Мовсес стоял спокойно. Крики арабов, грохот ворот, шум ударяющихся о стены камней — ничто его не ужасало. Он словно желал, чтобы скорее настал его последний час.
— Мы напрасно раздражаем их, — обратился он к игумену. — Лучше открыть ворота. Рано или поздно они все равно ворвутся сюда.
— Нет, нет! Быть может, бог еще захочет спасти нас. Быть может, минует час испытаний, — ответил бледный от страха игумен.
В это время поднявшиеся на стены и башни арабы с удивлением увидели во дворе только несколько монахов. Там не было ни войска, никаких приготовлений к бою и защите. Это неожиданное открытие охладило их пыл. Кое-кто метнул в монахов свои копья, но скорее для того, чтобы напугать их, чем убить. Когда ворота, не устояв под ударами камней, упали и арабы с дикими криками ворвались во двор, монахи отбежали к паперти. Воины бросились за ними и в одно мгновение окружили. Засверкали сабли и копья. Еще минуту, и все монахи были бы истреблены. Но один из начальников выступил вперед и громко крикнул:
— Никого не убивать! Таков приказ. Бешира!
Казалось, из пасти разъяренных волков вдруг вырвали добычу.
— Почему нам запрещают истребить их? — закричали арабы, рыча от гнева и осыпая руганью и угрозами монахов.
Вскоре прибыл военачальник Бешир. Это был высокий мужчина с широким смуглым лицом, с горящими глазами, с пышной седеющей бородой, спускающейся до пояса. На голове его была белая чалма с золотым султаном. Одежду из дорогой шерсти прикрывали медные латы. Сбоку висела кривая сабля, выложенная золотом. В руке он держал небольшой блестящий щит.