— Ты хочешь, чтобы Ашот Железный царствовал?
— Да, царствовал, как прежде.
— Желание твое доброе, но выполнить его я не могу.
— Почему?
— Причин к тому много.
— Познакомь меня с этими причинами, если тебе кажется, что я их не знаю.
Царь не ответил. Отвернув лицо к озеру, он молчал.
— Неужели эти причины сильнее, чем воля Ашота Железного? — заговорила царица, желая задеть его самолюбие.
— Воля Ашота Железного? Ашот Железный сейчас слабее, чем тростник в долине, который колеблется даже от дуновения легкого ветерка.
— Зачем ты приводишь меня в отчаяние, повелитель мой и царь? — прошептала царица.
— Я не хочу приводить тебя в отчаяние. Я говорю правду.
— Но ты был когда-то силен, как лев пустыни…
— Чье рычание наводило дрожь на других зверей, — прервал царь.
— Да.
— Однако и лев болеет и умирает.
— Конечно, но с годами, когда наступает старость.
— Или когда охотник поражает и разбивает его сердце!
— Кто же этот непобедимый охотник, который так сразил тебя? — подозрительно спросила царица.
Царь грустно улыбнулся и ничего не ответил.
— Ты не хочешь говорить?
— Я не хочу огорчать тебя, — ответил царь, продолжая смотреть на озеро.
— Боже мой! — воскликнула Саакануйш. — Ты боишься причинить мне огорчение! Мой любимый, я теряю рассудок.
— Есть истины, которые может выслушать только мужчина.
— Ну, так испытай мою силу.
— Хорошо, выслушай меня. Ты меня спросила, кто тот охотник, который поразил сердце льва? Я скажу тебе. (Царица напрягла слух.) Это — женщина…
— Женщина? — прервала его царица.
— Вот видишь, ты уже потеряла хладнокровие.
— Продолжай, я не буду больше мешать, — сказала Саакануйш и опустила голову.
— Милый друг, мы жалкие игрушки в руках могущественной природы, — продолжал царь. — Напрасно люди придумывают законы и правила для управления тем, чем должна управлять только природа и над чем она является самодержавным властелином… Я говорю о людских сердцах. Ты меня любишь, не так ли?
— Зачем ты спрашиваешь?
— Отвечай, любишь или нет?
— Люблю безграничной любовью.
— Хорошо. Скажи тогда, что может сделать против этого закон, учрежденный людьми? Может приказать, чтобы ты перестала любить?
— Наоборот, закон освящает мою любовь, потому что я люблю своего законного супруга.
— А если бы ты полюбила другого?
— Христианская добродетель, которой я всегда следовала, не разрешила бы мне думать о незаконной любви. А когда человек не думает о незаконных делах, он никогда их не совершает.
— Любовь не знает границ. Как быть человеку, который полюбил того, кого не имел права любить?
— Это все равно что сказать: что делать ворам и разбойникам, если им хочется похитить чужое имущество? Можешь ли ты оправдать разбойника, когда твой подчиненный приведет его к тебе на суд?
Эти слова уязвили царя. Удар был направлен в самую рану… Он помолчал несколько минут.
— Больше тебе нечего сказать? — мягко спросила царица.
— Нет, я хочу говорить. Слушай. Каким должен быть судья, пристрастным или беспристрастным?
— Конечно, беспристрастным.
— Разбойника надо наказать или вознаградить?
— Наказать.
— Так зачем же ты хочешь вознаградить разбойника, если беспристрастный судья приказывает подвергнуть его каре?
— Я не понимаю.
— Не понимаешь? А я говорю ясно.
— Кто разбойник и кто судья? Для кого ты требуешь кары? — недоумевая, спросила царица.
— Этот разбойник — я, и я же его беспристрастный судья. Я наказал себя, удалившись от мира, обрек себя на уединение. Зачем ты хочешь вернуть меня в столицу?
— Ты преувеличиваешь.
— Нисколько.
— Преувеличиваешь, мой любимый царь.
— Не называй меня ни любимым, ни царем. Я преступник, проклятый богом и людьми. Зачем ты меня любишь? Зачем думаешь о том, чтобы вернуть мне славу?
— Буду любить вечно… Никто не заставит меня забыть своего супруга…
— Супруга? О, не мучай меня… Я не могу перенести этого укора.
— Неужели моя любовь может быть для тебя укором?
— Нет, дорогая царица. Укор для меня в том, что на мою неверность ты отвечаешь безграничной любовью. Я горд, я не хочу, чтобы мне платили добром за зло.
— Ты не причинил мне никакого зла.
— Не успокаивай меня. Я не настолько малодушен, чтобы не выдержать наказания за совершенное. Если ты хочешь утешить меня, возненавидь меня всей силой души. Лишь твоя ненависть, только тяжелые страдания могут принести мне облегчение.
— Я не могу ненавидеть тебя.
— Ненавидь, я не люблю тебя.
— О, не говори этого…
— Не могу лгать, я тебя не люблю.
— Безжалостный…
— Единственная в мире женщина, любимая мной…
— О, не произноси ее имени! — воскликнула царица.
— Да, единственная любимая мной женщина — это Аспрам, дочь родоначальника севордцев.
— Бессердечный… Нет в тебе жалости… Неужели тебе не жаль несчастную, покинутую женщину?.. Ведь я когда-то была твоей женой…
— Я хочу, чтобы ты возненавидела меня. Только это может облегчить мое горе.
— Не надейся… Я не могу тебя ненавидеть, не терзай напрасно душу мою… Скажи только, что за горе у тебя, я найду способ облегчить его.
— Тем хуже.
— Не упорствуй, мой любимый государь. Для каждой болезни есть свой бальзам, для каждого горя — свое утешение. Нужны только умелая рука и любящее сердце.
— Кто может излечить душу, страдающую от угрызений совести? Кто может успокоить человека, который чувствует тяжесть своего преступления, взвешивает зло, причиненное им, и бессилен его исправить?
— Все грешны в этом мире.
— И всех можно простить…
— Следовательно, и тебя.
— Не прерывай меня. Простить можно всех, но не того, кто призван управлять судьбами людей, чья обязанность оберегать народ, служить для него образцом добродетели, заботиться о его благе и счастье… Это был мой долг. Бог меня назначил главой и вождем народа. Но разве я оказался достойным, разве не нарушил свой священный долг, не стал причиной множества зол? Кто может меня простить, и ради чего?
— Воспоминаниями о прошлом не поможешь горю, — сказала царица. — Забудь его и постарайся исправить настоящее.
— Забыть прошлое?.. Разве это возможно?! — воскликнул царь. — Я ограбил бы небо, чтобы одарить звездами человека, способного дать мне забвение, снадобьями и волшебной силой ослабить мою память… Забыть? Да, я молю забвения, это единственная моя мечта. О, как был бы я счастлив, если бы мог не помнить прошлого!.. Воспоминания многоголовым вишапом грызут и ранят мое сердце. Могу ли я забыть, что разорил дом своего благодетеля и родственника Севада, ослепил отца и сына? Могу ли я забыть, что разрушил семью Амрама, моего верного соратника, и превратил его мирный очаг в ад? Могу ли я забыть, что отравил твою жизнь, оскорбил твою горячую любовь, лишил тебя счастья?.. Можно ли забыть все это? Забыть то, что я потерял доверие своих князей и расстроил их союз, или то, что, вызвав восстание Амрама, лишился северных областей, или, наконец, то, что, ослабив военную мощь армян, я укрепил господство арабов в моей стране? Скажи, дорогая, как я могу забыть это? И как мне не помнить, что все это я совершил во имя преступной любви…
Нет! Я не достоин прощения. Не старайся заставить меня забыть свое грешное прошлое. Я христианин, у меня есть совесть. Она велит мне отказаться от царского престола, славы, великолепия, уединиться в пустыне, оплакивать свои грехи и искупить их строгим отшельничеством. И вот я приехал на Севан — место своего покаяния. Напрасно ты думаешь, что твои обвинения заставили меня принять это решение. Нет, не отчаяние привело меня сюда, а совесть. Будь она спокойна, будь праведны мои дела — тогда, если бы и весь мир восстал против меня, я не сдался бы и отчаяние не овладело мною… Но угрызения совести мучили меня жестоко; меня преследовали твои грустные глаза, твой печальный взгляд, твое бледное лицо. Я убегал от тебя, но не потому, что ненавидел, а потому, что при встрече с тобой у меня сжималось сердце. Стыд и совесть не давали мне покоя. И вот я приехал сюда, чтобы скрыть свои печали и молить небо о прощении грехов. Я думал, что на этот раз ты покинешь меня, вернешься в столицу, где у тебя есть преданные люди. Но надежды мои не оправдались. Ты не пожелала оставить меня одного с моими печалями, последовала за мной как любящая жена, в сотый раз доказав, что я не достоин твоей любви, что судьба напрасно связала нас…