Царь несколько минут молча смотрел на Марзпетуни, словно не решаясь говорить.
— Может быть, есть какая-нибудь помеха? — спросил его князь.
— Нет, поезжай; надеюсь, на этот раз ты убедишь его… Но где ты рассчитываешь найти Амрама?
— Объеду весь Утик.
— Нет, поезжай прямо в Тавуш, вероятно, он еще там.
— В Тавуш? Превосходно. Но прежде всего я направлюсь в Гугарк.
— Когда ты намереваешься выехать?
— Хоть завтра. Меня здесь ничто не удерживает.
— Завтра? Так скоро?
— Чем скорее, тем лучше.
Сердце царя замерло. Вместе с грустью какое-то радостное беспокойство овладело им. Он забыл северные области, забыл Бора, Цлик-Амрама… Его мысль унеслась в Тавуш, проникла во внутренние темницы замка, ища там несчастную узницу, красавицу княгиню, чьи огненные глаза зажгли роковую любовь в его сердце и стали причиной стольких зол… Сколько времени он не видел ее, сколько времени не имел от нее известий!.. Умерла она или жива еще? Любит ли его или проклинает?.. Он ничего не знал.
Еще тогда, когда он с егерскими войсками вступил в Гугарк, он узнал, что Амрам заключил свою жену в темницу и держит там как приговоренную к смерти… Больше о ней он ничего не слыхал. А теперь, когда князь Геворг едет в Тавуш, он, конечно, привезет какое-нибудь известие о княгине Аспрам… О, как бы он хотел поручить ему, приказать!.. Нет, просить его, умолять, чтобы он вошел в келью, в эту мрачную темницу, где заперта жертва несчастной любви, поговорил бы с ней, сказал, что армянский царь, Ашот Железный, не забыл ее, что он по-прежнему любит ее… Что он жестоко страдает, думая о ее несчастной судьбе, видя пред собой ее измученное лицо, заплаканные глаза…
Но разве можно дать такое поручение Марзпетуни, этому добродетельному герою, который признает в мире только две святыни — родину и семью?
Царь знал это и поэтому ничего не сказал князю. Он довольствовался и тем, что князь в Тавуше услышит что-нибудь о княгине и расскажет ему.
На следующий день князь Марзпетуни со своими телохранителями выехал из Еразгаворса и направился в Гугарк.
4. Конец старых печалей
Несмотря на то что снег уже покрыл Гугарские горы и дороги из крепости Тавуш были занесены сугробами, в княжеском замке многочисленные слуги были заняты укладкой вещей, перевязыванием тюков и приготовлением запасов. Одни вели в поводу мулов, другие навьючивали их, третьи седлали лошадей. Во всем замке не было видно ни одной женщины. Даже одежду и утварь укладывали слуги, хотя это всегда было делом служанок, — как будто какой-то бич изгнал из замка всех женщин.
В одном из верхних покоев, где в большом камине горел огонь, прохаживался сепух Амрам. Лицо его было грустно, лоб весь в морщинах, взгляд угас. Пышная борода, спускавшаяся до пояса, уже серебрилась, резко выделяясь на черной одежде. Стан сепуха не опоясывал серебряный пояс, и на перевязи не висел выложенный золотом меч. В руках у Амрама были четки, которые он перебирал, медленно шагая по залу.
Вдруг он остановился перед узким окном и стал внимательно вглядываться в ущелье Тавуша, по склону которого быстро поднимался отряд всадников. Как он ни напрягал зрение, все же не мог разглядеть едущих.
Когда отряд подъехал к крепостным воротам, он узнал князя Марзпетуни и, выйдя на каменный балкон, приказал немедленно открыть ворота.
«Зачем он приехал? Что ему надо от меня?» — подумал сепух, возвращаясь в комнату.
Князь Геворг, заметив во дворе приготовления к отъезду, прошептал:
— Мы опоздали, он уезжает.
Поднимаясь в верхние покои замка, князь увидел полное разорение. Ковры и украшения были сняты, диваны убраны, светильники спущены, — словом, замок опустел.
«Почему так спешно, зимней порой?..» — подумал князь и не смог ответить.
Когда он вошел к сепуху, тот сидел у камина, перебирая четки.
— Князь Марзпетуни, ты в Тавуше?! — воскликнул сепух, направляясь к гостю с какой-то рассеянной улыбкой, не смягчающей его хмурого лица.
— Как видишь, великий сепух, я здесь. Приехал в гости к тебе в замок, а ты как будто нарочно обнажил его!
— Это бог обнажил его, дорогой князь. Он отнял у меня лучшее украшение моего замка! — ответил сепух дрожащим голосом и, пожав руку князю, предложил ему сесть перед камином.
— Сядь, погрейся! Холод, наверно, пробрал вас в дороге? Наше Тавушское ущелье славится буранами, — продолжал он, помешивая щипцами угли.
— Да, досталось нам в горах! Если бы не накидки, мы бы совсем замерзли!
— Почему ты вспомнил меня в такую стужу, князь? — спросил сепух, не выдержав даже того времени, какое полагалось для вежливых расспросов.
— А почему ты в такую стужу уезжаешь из своей страны? — мягко спросил князь.
— Я отдал свои земли абхазскому царю, а взамен получил берега Чороха… Еду принимать новые владения, — ответил сепух.
— Я знал это… Но почему же зимою?
— Здесь каждый лишний день подобен для меня смерти. В покоях этого замка живут адские чудовища, которые день и ночь преследуют меня. Я спасаюсь от них.
— Что за чудовища? — недоумевая спросил Марзпетуни.
— Да… Ты никогда не встречал их, ни разу не видел?..
— Я? Нет, — ответил князь, и ему показалось, что сепух сошел с ума.
— Счастливый человек. И я был когда-то таким же, но мое счастье разрушил твой царь…
— Великий сепух…
— Кстати, что делает этот несчастный? Устраивает придворные праздники? Мечтает о взятии столицы и забыл думать о своем преступлении?
— Я голоден, сепух. Прикажи накормить меня, — прервал его князь, желая переменить разговор.
Амрам помолчал минуту, а затем сказал:
— Прости меня, князь, я невежлив… но… что поделать? Душа и сердце мои покрыты язвами, рассудок больше не подчиняется мне…
Он встал и хлопнул в ладоши. Вошел слуга.
— Скажи, чтобы накрыли стол, — приказал сепух.
Слуги сейчас же принесли воду. Князья омыли руки, а затем сели за обед.
После обеда сепух стал занимать гостя посторонними разговорами, чтобы больше не волноваться самому и не портить настроения князю.
Но на следующее утро он попросил Марзпетуни поведать о цели своего приезда.
— Я должен, — сказал сепух, — как можно скорее уехать из Тавуша.
— В столице мы узнали, — начал князь, — что ты вместе с гугарским и тайским князьями решил отдать абхазскому царю северные области. Это известие произвело очень неприятное впечатление на двор, а меня ужаснуло. Я приехал помешать этой распродаже родины по частям.
— Ты опоздал, — заметил холодно сепух.
— Как опоздал?
— Мы уже все закончили.
— Как?
— Упомянутые тобой области мы отдали царю Беру, закрепив передачу грамотой. Взамен мы получим владения в Абхазии.
— По какому же праву вы это сделали?
— По праву, полученному нами от армянского царя.
— Он вас назначил только наместниками над этими областями.
— Но мы восстали, завладели этими областями, и царь не мог их отнять у нас.
— Все-таки они не ваша собственность, вы их захватили вероломно.
— Да, это так: мы силой овладели этими областями. Не будь Цлик-Амрама, Гугарк и Тайк не отделились бы от армянского царства. Я устроил этот раздел. Все это тебе известно. Известна и причина, которая заставила меня поступить именно так, а не иначе.
— Но ведь ты уже отомстил. Ты лишил царя его владений, заставил бежать и долгие месяцы скрываться на Севане, и в конце концов в битве с Беширом он получил смертельную рану, которая рано или поздно сведет его в могилу. Чего же ты еще хочешь? Зачем ты за одну обиду хочешь воздать стократ? И наконец, чем виноваты армяне этих областей, что ты их отдаешь на растерзание чужеземцу?
— Князь, когда ты говоришь, мне кажется, что я виновен. Но когда я вспоминаю прошлое или думаю о настоящем, тогда все, что я сделал, кажется мне ничтожным. Царь Ашот похитил самое бесценное мое сокровище… Мне казалось, что я не утолю своей мести, пока не обрушу ему на голову грозные скалы Арарата. Но мое восстание, захват Утика, а затем бегство Ашота и пребывание его на Севане погасили пламя мести. Я думал: «Я разбил врага, а теперь забуду его», — и начал забывать… Нет, я уже забыл, примирился со своим несчастьем. Но… Не хочу вспоминать… Это так ужасно!