— О господи, начальник! — задохнулся Сказкин. — Где ж это ты льва отыщешь?
Я ткнул пальцем в дальний гребень кальдеры:
— Видишь? Туда и полезем.
— Это же в гору.
— Дело есть дело, — отрезал я. А завистливый Агафон вздохнул:
— Пруха тебе идет, Верп. Я вот, считай, полжизни прожил под этой горой, а ведь умру и не узнаю, что там за ней такое лежит.
— «Пруха»… — презрительно фыркнул Верп. И я ему посочувствовал.
В самом деле, будь у Верпа Ивановича характер помягче, он бы и сейчас топтал своим балкером все моря Мирового океана. Но случилось так: однажды после очень долгого, чуть ли не двухгодичного отсутствия явился Сказкин в родное Бубенчиково. Решительный явился, прямой. Все, сказал Елене Ивановне, причаливаю! Но Елена Ивановна, ставшая за это время Глушковой, ответствовала: «Да уж нет. Ты плыви дальше, Верпик. А я уж давно причалила к нашему участковому».
Бить милиционера Сказкин не стал. Однако пуховики, привезенные из Канады, распылил бельгийским пылесосом, а сам пылесос порубил в куски африканским топориком.
Это был неверный ход. По ходатайству участкового визу Верпу Ивановичу прикрыли, и, покинув Бубенчиково, он снова отправился на Восток.
Свободу узникам Гименея!
Душная ночь.
Душное утро.
Гигантские, в рост человека, лопухи, небо, ссохшееся как рыбий пузырь.
На шлаковых откосах кальдеры мы еще могли утирать лбы, но в стланике лишились и этого — стланик плотно, как капкан, прихватывал то одну, то другую ногу.
— Ничего, — подбадривал я Сказкина. — Скоро выйдем на берег, пойдем вдоль воды. Пару часов туда, пару обратно. Ну, а к пяти вернемся.
Сказкин не верил.
— Мы еще и на гребень не поднялись.
— Тушенку взял? Ты взял банку тушенки? — отвлекал я его от мрачных мыслей.
— Зачем? Сам же говоришь, к пяти вернемся.
— А фал капроновый взял?
— Зачем… — начал Сказкин и вдруг умолк.
Совсем недалеко от нас, метрах в десяти, не более, по каменным растрескавшимся глыбам, взревывая, пронесся медведь-муравьятник. Перед тем как исчезнуть в бамбуках, он обернулся и моргнул сразу обоими глазами, будто хотел нас предупредить.
— Чего это он?
— Ох, начальник!
Я быстро обернулся к воде.
Среди мокрых камней, злобно вспарывающих набегающие на берег долгие волны, на взрытой в отчаянной борьбе гальке валялись обрывки изодранного на куски сивуча. Судя по белесым шрамам, украшавшим куски шкуры, зверь этот был не каким-то там сосунком, это был нормальный, видавший виды секач, с которым, как и с коровой Агафона, никакой муравьятник связываться бы не стал.
— Начальник, — шепотом позвал Верп.
Не слушая его, я бросил рюкзак на камни и сделал несколько шагов к месту побоища.
— Не ходи, не ходи, начальник, — заклинал Верп. Я отмахнулся.
С крутой глыбы, нависающей над водой, можно было всмотреться в океанскую бездну.
Мутноватые пленки, солнечные ломающиеся блики, смутный лес водорослей, как инеем, покрытый бесчисленными воздушными пузырьками… И что-то огромное… Смутное…
Я отпрянул.
Впрочем, не чудовище это было, а останки давно затонувшей шхуны. Она обросла водорослями, палуба стала зеленой, как лужайка, из люков стремительно выплывали стаи рыбешек.
— Начальник, — умолял Верп. — Вернись. Я же ничем не смогу помочь.
От этого его шепота, от кружащей голову бездны, от смутных бликов, отсветов, отражений дикий холодок тронул мне спину, уколол корни волос. Пусто. Тревожно. Душно.
Уродливо, как укроп, стояли на гребне плоские вершины пиний.
Вверх не вниз, сердце не выскочит.
Отдышались мы на плече кальдеры. Ловили воздух запаленными ртами, не смотрели друг на друга. Сивуч!
Отдышались.
Сказкин пришел в себя, забормотал негромко:
— Агафона бы сюда, а, начальник? Ты только глянь, красота какая. За такую красоту нужно брать гречкой, не сухофруктами.
Сказкин был прав.
Округлый, просторный лежал перед нами колоссальный цирк, заполненный столь прозрачной водой, что присутствие ее угадывалось лишь по белой кайме наката да по темной, спроецированной в глубину тени плывущего одиноко бревна.
Замерев, забыв о закушенной в зубах папиросе, Верп Иванович машинально сунул зажженную спичку обратно в коробок. Через секунду спички взорвались. Сказкин вскрикнул, отпрянул от провала в бездну.
— Ты смотри! — рассердился я.
Гигантские клешни узких мысов почти смыкались на Камне-Льве, торчавшем в узком проливе, соединяющем кальдеру с океаном. Островок действительно походил на гривастого льва. Это сходство потрясло Сказкина:
— К пяти вернемся, скажу Агафоше: козел! Жизнь прожил, а истинной красоты не видел.
Он успокоился, сел в траву, перемотал портянки. Покатые его плечи быстро двигались — слабые зачатки будущих крыл. К Львиной Пасти Верп Иванович сидел уже спиной, он быстро привыкал к красивому. Но непонятно кем изодранный в клочья сивуч его нервировал. Из-под ладони он высматривал дымок над далеким домиком Агафона:
— Сидит ведь, козел, чаи гоняет, а на участке, ему вверенном, зверье давят. — Он взглянул на меня: — У нас, в Бубенчиково, к примеру, жил кот. Шерсть стопроцентная, драчлив, как три пьяных грека. Но и он крупных существ не трогал. Мышь там, понятно, ну, птица… Но чтобы сивуча!
— Сказкин, — прервал я его. — Ты говорил, у тебя не глаза, а телескопы. Глянь вон туда… Ниже, ниже…
— Во, глядь! — восхитился Верп. — Рыба!
Но не рыба это была. Не бывает на свете таких огромных рыб, не валяются огромные рыбы на пляжах.
На другой стороне кальдеры, за зеркалом невероятных прозрачных вод, лежало на камнях что-то огромное, уродливое, длинное, и Верп Иванович откровенно радовался тому, что между нами лежат эти прозрачные воды.
— Ишь, нажрался сивучинки, — неодобрительно хмыкнул Верп. — Небось ему чебуреки снятся.
Почему именно чебуреки, Сказкин не пояснил. Но события последнего времени — загадочно пропавшие собаки Агафона Мальцева, убитая у моря его же корова, наконец, сивуч — все это вдруг обрело некоторую систему.
А Сказкин бухтел:
— Ну, рыба, глядь! А? Не рыба, а прямо змей. Будь я один, я бы и не поверил.
— Почему ты говоришь — змей?
— А как надо? — удивился Верп. — Это же гад морской, не иначе. У нас на балкере «Азов» старпом такого встретил в Атлантике. Чуть заикой не стал. При его-то весе!
— Сколько ж такой гад весит?
— Не гад, а старпом, — обиделся Сказкин. — Тебе бы с таким встретиться!
— А я уже встретился! — счастливо ответил я. — Вон он лежит. Далеко лежит. На том берегу лежит.
— И хорошо, что не на этом.
— Ну, эту проблему мы решим, — пообещал я.
— Как? — сразу насторожился Сказкин.
— А просто, — сказал я. — Спустимся на берег и пошлепаем к этому чуду.
— Ты что, начальник? — отступил от обрыва Верп. — Ты как хочешь, а я не полезу вниз.
— Деньги кто тебе платит?
— Ты что, начальник? — не унимался Верп. — Он что, этот гад, он твой, что ли?
— Наш он, Верп Иванович! Наш!
— Наш? — удивился Сказкин. — Это, значит, и мой тоже?
— И твой тоже.
— А вдруг он не наш? Вдруг он заплыл из нейтралки? Вдруг он вообще из чужих вод?
Я не ответил.
Я понимал, как дико мне повезло, и пристально всматривался вдаль.
Змееподобное существо все так же неподвижно лежало на грубом каменистом берегу.
Я подполз к самому краю кальдеры, но сиреневая дымка размывала очертания, не давала возможности рассмотреть неизвестное существо. Вроде бы шея длинная… Вроде бы ласты… Или не ласты?.. Нет, похоже на ласты… А вот горбов, о которых спорил Сказкин с Агафоном, я не видел, хотя тело чудовища было непомерно вздуто.
— Хоть бы уж шевельнулся, — посетовал я. — В движении жизнь яснее.
— Не надо. Пускай лежит.
— Почему?
— Да потому, что незачем он нам, — отрезал Сказкин, оценивая крутизну стен, круто падающих в кальдеру. — Он же низшая форма жизни.
— А ты?