Я-то знал, как Сказкин умеет куражиться.
Перед отходом на Итуруп, когда снаряжение уже было загружено на борт попутного сейнера, Верп Иванович внезапно исчез. Вот только что бухтел, шумел, ершился, шумно радовался, как ему хорошо будет в отрыве от корешей, и вот нигде его нет!
Разыскивая Сказкина, с таким трудом нанятого в отряд, я обошел все злачные места островного центра. «Да, — говорили мне. — Был Сказкин. Был, но давно ушел».
Понимая, что разыскать Сказкина я вряд ли смогу, я положился на волю провидения и прикорнул в гостинице рядом с телефоном. Все равно Сказкина одного на борт сейнера не пустят.
Длинный звонок раздался ночью.
— Начальник! — голос Сказкина был нетверд. — Начальник, поздравь! Отход я отметил!
— Ты на ногах? — заботливо спросил я.
— На ногах, — строго сообщил Сказкин. — Но опираюсь на окружающие предметы.
— Где же ты на них опираешься?
— Не знаю, начальник. Потому и звоню, что не знаю.
— Но где-то ты есть!
— Я есть, — согласился Сказкин. — Я есть в будке.
— В какой? В сторожевой? В собачьей? — начал раздражаться я. — Или все-таки в телефонной?
— Она такая… — задумался Верп Иванович. — Она вертикальная. Совсем вертикальная будка.
— Уже хорошо, — поощрил я Сказкина. — Ты не торопись. Ты же знаешь, торопливостью судьбу не сломишь. В таких случаях важно точно определиться. Что там вокруг тебя?
— Металл и стекло, — гордо ответил Сказкин. — Правда, стекло разбитое.
— А что ты видишь из будки? Строения или лес? Или, может, кладбище? Дай точную примету. Пусть одну, но точную.
— Есть примета! — восторженно вскрикнул Верп Иванович. — Есть!
— Так говори.
— Воробей! Он сидит прямо передо мной!
— Ну, ну! Там перед тобой дерево или куст? Если дерево, то какое?
— Да махусенькое! — расчувствовался Сказкин. — И воробей махусенький! Клюв прямо как шильце!
— Ты еще укажи мне длину коготков! — не выдержал я. И впрямь услышал:
— Ничтожные!
«Как ни бесчисленны существа, заселяющие Вселенную, — вспомнил я слова древней книги, — следует учиться их понимать. Как ни бесчисленны наши желания, следует учиться ими управлять. Как ни необъятна работа, связанная с самоусовершенствованием, надо учиться ни в чем не отступать. И какой бы странной ни казалась нам абсолютная истина, следует учиться не пугаться ее!»
Я глянул вниз.
Может, рискнуть? Может, Краббен спит? Может, он давно ушел в нейтральные или в чужие воды? Я бы смог спрыгнуть на пляж, добраться до фала и в одно мгновение забраться на недосягаемую для Краббена высоту.
«А если он не спит? Если он затаился? Если вон та вон глыба — это вовсе не глыба? Если он терпеливо ждет, когда наконец я полезу к фалу?..»
Малоприятные, пугающие мысли теснились в моей голове. Но вот ведь странность! И пугаясь, и страшась, и переживая, мысленно я проигрывал в мозгах и нечто приятное.
Музей.
Огромный музей современной природы. Зал.
Гигантский зал, отведенный для одного, зато совершенно исключительного экспоната. Медная табличка. На табличке текст.
«Краббен тихоокеанский. Единственный известный в наше время вид. Открыт и изловлен в водах кальдеры Львиная Пасть младшим научным сотрудником СахКНИИ Т. Н. Лужиным и полевым рабочим Пятого Курильского отряда В. И. Сказкиным».
«Сказкиным! — возмутился я. — Трус проклятый!»
И, подумав, поставил перед своим именем — доктор геолого-минералогических наук, а имя Сказкина стер совсем. Гречка и фал. Я объясню тебе разницу! Очень хотелось есть.
Конец двадцатого века, не без удивления думал. Венец творения, царь природы, блокирован в пещере какой-то доисторической тварью!
«Скоро утро, — сказал я себе. — Почему не рискнуть? Не может быть, чтобы я не обошел по прямой этакого громилу. Мне бы ухватиться за фал».
«Рискни!»
Но понятие риска тоже было связано в моем сознании с именем Верпа Ивановича Сказкина.
«Ух, риск! — явственно услышал я уханье Верпа Ивановича. — Ух, риск! Я парень рисковый!»
Причудливо всплывали в моей памяти детали различных рассказов Сказкина о присущем его натуре риске. Израсходованные казенные деньги, оборванные линии электропередачи, заснеженный, завьюженный сахалинский городок Чехов, где Верп Иванович уже однажды соприкоснулся с большой наукой — помогал сейсмологу Гене Веселову настраивать осциллограф.
Буря смешала землю с небом…
Вьюга крутила уже неделю. Два раза в день на осциллографе надо было менять ленту, все остальное время уходило на раздумье — где поесть? Столовые не работали (из-за пурги), да Сказкин и Веселов и не могли пойти в столовую — они давно и прочно всем задолжали, потому что уже пятнадцать дней не могли получить командировочные.
Пурга.
Кочегар дядя Гоша, хозяин квартиры, снятой Веселовым и Сказкиным, возвращался поздно и навеселе. Будучи холостяком, пурги он не страшился и проводил вечера у своих корешей — за ломберным столиком.
Возвращаясь, дядя Гоша ставил на пол баночку консервированной сайры. Этим он поддерживал пса, жившего у него под кличкой Индус. Сказкину и Веселову дядя Гоша говорил так: «Псам, как шпионам, необходим фосфор. И заметьте, я хоть и беру консервы на комбинате, но именно беру, а не похищаю. Другой бы попер с комбината красную икру или рыбу, а я беру сайру, всего одну баночку, для Индуса, бланшированную, но нестандартную, ту, что все равно бы пошла в брак».
И Сказкин и Веселов охотно поели бы нестандартной сайры, даже небланшированной, но дядя Гоша, будучи навеселе, их терзаний не замечал. В наше время чтоб голодали!.. Он терпеливо ждал, когда Индус вылижет банку, а потом гасил свечу: «Зачем потолок коптить? Потолок не рыба».
Все ложились.
Сказкин иногда проверял, не осталось ли чего в баночке у Индуса, но пес хорошо справлялся. А на робкие намеки, что псу фосфора не хватает, что надо бы для него прихватывать две баночки, дядя Гоша гордо пояснял: «Одна баночка — это одна баночка, а две баночки — это две баночки. Надо понимать разницу».
Дом у дяди Гоши был чист, как его совесть, и гол.
Сказкин и Веселов, организмы, как известно, белковые, слабели на глазах. Индус стал относиться к ним без уважения. У Веселова он отобрал и унес куда-то в пургу рукавицы, пришлось Сказкину свои рукавицы пришить к рукавам, как работать без них в таком климате?
В горисполком Сказкин и Веселов тоже давно не заглядывали — они задолжали и там; знакомых в городе не имелось; пурга не стихала — назревала катастрофа.
Но в тот день, когда Сказкин твердо решил побороть свою гордость и отобрать у пса баночку сайры, в холодных сенцах раздался слабый вскрик.
Держась руками за стенку, Сказкин немедленно бросился на помощь товарищу.
В сенцах, на дощатой, плохо проконопаченной стене, под старой замазученной мужской рубашкой висел на гвозде самый настоящий окорок пуда на полтора. С одной стороны он был плоский, темный, с другой стороны выпуклый и походил на большую мандолину.
Окорок вкусно пах.
Позвав Индуса, как свидетеля, Сказкин и Веселов долго смотрели на окорок.
Потом был принесен нож, то ли Сказкиным, то ли Индусом, и каждый получил по большому куску окорока. Индус тоже. «Хватит тебе питаться одним фосфором, — заметил Сказкин. — Ты не шпион, а пес, можно сказать, друг человека». А оробевшему интеллигенту Гене Веселову Сказкин веско заметил: «Получим деньги, за все рассчитаемся».
А пурга набирала силу. Город занесло под третий этаж. Очень скоро Сказкин, Веселов и Индус привыкли к окороку. А поскольку дядя Гоша, тоже набирая силу, появлялся дома все позже и позже, Сказкин рискнул перейти на бульоны. «Горячее, — строго пояснял он, двигая белесыми бровками, — горячее, оно полезно».
Иногда он добавлял: «В меру».