— Очень рад. — Кравцов пожал ему руку.
— Вчера не хотел беспокоить, а сегодня утром пытался поймать вас за фалды, но вы бежали со страшной силой.
— Это были вы? Извините, товарищ Оловянников.
— Охотно, Александр Витальевич. Возможно, вам небезынтересно будет узнать, что перед отлетом из Москвы я звонил вашей жене…
— Вы звонили Марине?
— Я звонил Марине и заключил из ее слов, что она прекрасно к вам относится.
— Что еще говорила? — вскричал Кравцов, проникаясь горячей симпатией к улыбчивому спецкору.
— Говорила, что очень вас ждет. Что дома все в порядке, что Вовка — разбойник и все больше напоминает характером своего папку…
Кравцов засмеялся и принялся трясти руку Оловянникова.
— Как вас зовут? — спросил он.
— Лев Григорьевич. Если хотите, можно без отчества. Мама ваша здорова, она тоже просила передать привет. С Вовкой поговорить не удалось — он спал. Марина просила захватить для вас журналы на эсперанто, но я, к сожалению, спешил в аэропорт…
— Большущее вам спасибо, Лев Григорьевич!
— Не за что.
Они вошли в салон и сели рядом на диванчик возле стены.
В ожидании начала пресс-конференции мировая пресса шумно переговаривалась, курила, смеялась. Норма Хэмптон загнала в угол Штамма и, потрясая львиной гривой и блокнотом, извлекала из австрийца какие-то сведения. Али-Овсад, принарядившийся, в синем костюме с орденами, подошел к Кравцову и сел рядом, заставив потесниться его соседей. Кравцов познакомил его с Оловянниковым, и Али-Овсад сразу начал рассказывать спецкору о своих давних и сложных отношениях с прессой.
— Про меня очень много писали, — степенно текла его речь. — Всегда писали: «Мастер Али-Овсад стоит на буровой вышке». Я читал, думал: «Разве Али-Овсад всегда стоит на буровой вышке? У Али-Овсада семья есть, брат есть — агроном, виноград очень хорошо знает, сыновья есть». Почему надо всегда писать, что мастер Али-Овсад стоит на буровой-муровой?
— Вы правы, Али-Овсад, — посмеиваясь, сказал Оловянников. — Узнаю нашу газетную братию. Мастера превращать человека в памятник.
В салон вошли Токунага, Воронин, Брамулья и два незнакомых Кравцову человека. Они прошли за председательский стол, сели. Разговоры в салоне стихли.
Поднялся Токунага. Замигали вспышки «блицев». В притихшем салоне раздался высокий голос японца:
— Господа журналисты, от имени президиума МГП я имею честь открыть пресс-конференцию. Оговорюсь сразу, что пока мы можем сообщить вам только самые первоначальные сведения и некоторые предположения, которые — я подчеркиваю это, господа, — ни в какой мере не претендуют на абсолютную истинность и нуждаются в многократной проверке.
— Итак, что произошло? — продолжал Токунага. — Напоминаю, что скважина бурилась в дне глубоководного желоба — там, где, по нашим расчетам, толщина земной коры значительно меньше. Вышла ли скважина в глубинную трещину, растревожило ли плазменное бурение нижележащие слои — неизвестно.
Можно предположить, что черный столб — это вещество глубочайших недр, находившееся в пластичном состоянии под действием огромного давления; оно нашло слабое место и поднялось вверх, ближе к границам горы. Встретив на своем пути скважину, оно начало медленно, а потом быстрее и быстрее подниматься наружу. Кто-то довольно удачно сравнил это с выдавливанием зубной пасты из тюбика. Вещество, как вы знаете, выдавило из скважины колонну труб и, значительно расширив скважину, продолжает столбом подниматься вверх, несколько отклоняясь к западу. Химический состав и физическая структура столба пока неизвестны. Видите ли, господа, таблица Менделеева верна только для обычных давлений и температур, А на больших глубинах, где действуют чудовищные давления и высочайшие температуры, строение электронных оболочек атомов изменяется, в них как бы вдавливаются орбиты электронов, А еще глубже все элементы приобретают совершенно новые свойства. Здесь нет железа, нет фосфора, нет урана, нет йода, нет никаких элементов, а только некое универсальное вещество металлического характера. Так мы полагаем. Вы, вероятно, знаете, что попытка получить образец вещества столба, к сожалению, не удалась. Бесспорно одно: это вещество обладает особыми свойствами…
Было уже за полночь, когда Кравцов вышел из прокуренного салона. Болела голова, поламывало спину. Зайти бы к врачу, какую-нибудь таблетку проглотить. Да разве разыщешь в этом плавучем городе санчасть? Вообще надо разобраться на «Фукуока-мару», где что. Кажется, не день и не два придется здесь прожить.
Еле передвигая ноги от усталости, он брел по коридору, и в голове вертелся навязчивый мотивчик: «Позарастали стежки-дорожки… где проходили милого ножки…»
Где-то впереди прозвучал обрывок разговора по-английски, раздался взрыв смеха, меланхолические звуки банджо. Распахнулась дверь одной из кают, в коридор вышли коренастый техасец (его голова была повязана пестрой косынкой) и еще двое — монтажники из бригады Паркинсона. Они были сильно навеселе.
— А, инженер! — воскликнул малый в косынке. — Ну, что вы там навыдумывали с учеными джентльменами?
— Пока ничего не придумали, — устало ответил Кравцов.
— Выходит, зря денежки вам платят!
Кравцов посмотрел на красное, возбужденное лицо техасца и молча двинулся дальше, но тут один из монтажников остановил его.
— Минуточку, сэр. Вот Флетчер. — Он мотнул головой на техасца. — Интересуется, не упадет ли этот проклятый столб на Америку. У него, сэр, полно родственников в Америке, и он беспокоится…
— Пусть он напишет им, чтобы они поставили над домами подпорки, — сказал Кравцов.
Монтажники покатились со смеху. Из соседней каюты выглянул Джим Паркинсон со своим банджо. Он кивнул Кравцову и сказал:
— Иди-ка спать, Флетчер.
Снова взрыв хохота.
Кравцов, морщась от головной боли, поплелся по коридору дальше.
«Позарастали стежки-дорожки… где проходили… дикие кошки…»
Он свернул в поперечный коридор и чуть не носом к носу столкнулся с Али-Овсадом.
— Ай, балам, куда ты идешь? Я там был, там не наша улица. Такой большой пароход — надо на углу милиционера ставить.
— Действительно… А куда этот трап ведет?
Они поднялись на верхнюю палубу, прошли на спардек и уселись, вернее, улеглись в шезлонгах.
Судно покачивалось, поскрипывало. Над топовыми огнями низконизко плыли смутные облака.
— Дождь будет, — сказал Али-Овсад.
Кравцов, глубоко вдыхая ночную прохладу, смотрел на тучи, беспрерывно бегущие над судном.
— Саша, — сказал Али-Овсад, — помнишь, толстый журналист что спросил? «Бог обиделся на бурильщиков и послал черный столб?»
Кравцов улыбнулся, вспомнив вопрос корреспондента «Крисчен сенчури» — не является ли столб божьим знамением — и ответ Токунаги, попросившего ввиду ограниченности времени задавать вопросы по существу.
— Такой хорошо одетый, на министра похож, а не знает, что бога нет. — Али-Овсад поцокал языком. — А я думал, он культурный.
— Разные люди бывают, Али-Овсад. Вот ваш друг Брамулья тоже имеет привычку обращаться к господу богу.
— Э! Просто так привык. Саша, я не совсем понял — зачем япон про Хиросиму вспомнил?
— Про Хиросиму? Ну этот, в пестрой рубашке, из «Нью-Йорк пост», спросил, откуда вообще берется энергия. Токунага и ответил, что, по Эйнштейну, энергия равна произведению массы на квадрат скорости света в пустоте, и, значит, в одном грамме любого вещества дремлет скрытая энергия — кажется, двадцать с лишним триллионов калорий. Она может проявиться как угодно. И тут он добавил, что с частичным проявлением этой энергии они, японцы, познакомились в Хиросиме…
Звякнула дверная ручка. Слева возник освещенный овал. Из внутренних помещений вышли на спардек несколько человек, они громко переговаривались, смеялись, чиркали зажигалками. Один из них подошел к шезлонгам Кравцова и Али-Овсада.