— Ладно, пусти, — прохрипел он.
— Вот так-то лучше, — сказал Паркинсон обычным вялым голосом. — Расходитесь, ребята. Моя бригада остается, мистер Кравцов! Будем ждать, пока нам не дадут работу.
В кают-компанию быстрым шагом вошел Али-Овсад.
— Зачем меня не позвал? — сказал он Кравцову, шумно отдуваясь. — Кто здесь драку хочет?
— Карашо, Али-Офсайт, — сказал Джим. — Карашо. Порьядок.
— Этот? — Али-Овсад ткнул пальцем в сторону Флетчера, который все потирал руку. — Эшшек баласы, кюль башына![25] — принялся он ругаться. — Ты человек или кто?
Они ужинали втроем за одним столиком — Кравцов, Оловянников и Али-Овсад. Старый мастер жевал ростбиф и рассказывал длинную историю о том, как его брат-агроном победил бюрократов Азервинтреста и резко улучшил качество двух сортов винограда.
Кравцов слушал вполуха. Потягивая пиво, он все посматривал на столик в углу салона, за которым ужинали Воронин, Штамм и незнакомый маленький седоусый человек. Воронин сидел спиной к Кравцову. В тускловатом свете керосиновых ламп его темные волосы отливали медью. Затылок был узкий, с глубокой ложбинкой — совсем не профессорский затылок.
Настроение у Кравцова было скверное. Танкер, стоявший у борта «Фукуоки», заканчивал перекачку топлива. Завтра рано утром он уйдет — уйдет без Кравцова. Правда, и без монтажников Паркинсона. Ему, Кравцову, удалось удержать их от бегства, но теперь было просто немыслимо уехать самому…
— На днях, — сказал Оловянников, когда иссякла виноградная история Али-Овсада, — я стал невольным свидетелем такой сцены. Токунага стоял у борта — видно, вышел подышать свежим воздухом. Мне захотелось его незаметно сфотографировать, и я принялся менять объектив. Вдруг вижу: японец снял с запястья какой-то браслет, посмотрел на него и бросил за борт. Тут как раз Воронин к нему подошел. «Что это вы кинули в море, Масао-сан? — спрашивает. — Не Поликратов ли перстень?» Токунага улыбается своей грустной улыбкой, отвечает: «К сожалению, нет у меня перстня. Я выбросил магнитный браслет…» Ну, знаете эти японские браслеты, их носят многие пожилые люди, особенно гипертоники…
— Знаю, — сказал Али-Овсад.
— Да, так вот, — продолжал Оловянников. — Воронин стал серьезным. «Не понимаю, — говорит, — вашего хода мыслей, Масао-сан. Вы что же, полагаете, что нам не удастся…» — «Нет-нет, — отвечает Токунага. — Мы, конечно, вернем магнитам их свойства, но не знаю, дождусь ли я этого…» — «Ну, зачем вы так…» Воронин кладет ему руку на плечо, а тот говорит: «Не обращайте внимания, Воронин-сан. Мы, японцы, немножко фаталисты…» Он, видно, и вправду неизлечимо болен, Токунага…
Али-Овсад поцокал языком.
— Что это за пигалица с седыми усами? — вполголоса спросил Кравцов, кивком указав на маленького человечка, который ужинал за столиком Воронина.
— Эта пигалица — профессор Бернстайн, — ответил Оловянников.
— Вон что! — Кравцову стало неприятно из-за «пигалицы». — Никак не думал, что он…
— Такой немощный? А вы читали в американских газетах, как он вел себя в Принстоне? Он забаррикадировался в своей лаборатории и создал вокруг нее электрическое поле. Он получал энергию от электростатического генератора, который вращался ветродвигателем. Бандитов затрясло, как в пляске святого Витта, и они поспешили убраться. Все шесть дней он просидел в лаборатории с двумя сотрудниками на одной воде.
— Все-то вы знаете, — сказал Кравцов.
— Профессия такая.
— Между прочим, Чулков рассказывал, что вы извлекали из него различные сведения обо мне. Зачем это?
— Болтун ваш Чулков. Просто я интересовался, как вы подавляли мятеж.
— Ну уж, «мятеж»…
— Он про тебя писать хочет, — вмешался Али-Овсад. — Он хочет писать так: «Кравцов стоял возле черный столб…»
Оловянников со смехом протянул мастеру руку, и тот благосклонно коснулся кончиком пальцев его ладони.
— Вы лучше напишите, как мы целый месяц крутимся вокруг столба, — резко сказал Кравцов. — Наблюдаем, измеряем… Осторожничаем… — Он допил пиво и вытер губы бумажной салфеткой. — Действительно, трахнуть его, дьявола, атомной бомбой…
Воронин оглянулся, мельком взглянул на Кравцова. Услышал, должно быть.
— Не надо нервничать, Саша, — сказал Оловянников. — Пойдемте-ка, товарищи, проведаем Макферсона.
Тут мимо них прошел Воронин, направляясь к двери. Он улыбнулся Кравцову, бросил на ходу:
— Значит, атомной бомбой?
Кравцов не ответил. Воронин вдруг остановился в дверях, поманил его пальцем.
— Саша, ты сегодня вечером свободен?
— У меня сплошное свободное время, — хмуро ответил Кравцов.
— Да, да, понимаю… Ты зайди ко мне сегодня. Попозже. В двенадцать или лучше в половине первого. Ладно?
— Ладно. — Кравцов сразу повеселел.
Несколько дней назад врач разрешил Уиллу двигать руками и поворачиваться с боку на бок. Нет-нет да искажала гримаса боли его лицо, и нижняя челюсть как-то особенно выпирала, и Норма Хэмптон в ужасе бежала за врачом.
Но все-таки опасность, по-видимому, миновала.
Уилл лепил из пластилина фигурки, а когда лепить надоедало, просил Норму почитать газету или излюбленные «Записки Перигрина Пикля». Он слушал, ровно дыша и закрыв глаза, и Норма, взглядывая на него, не всегда могла понять, слушает ли он, или думает о чем-то своем, или просто спит.
— Как только ты поправишься, — сказала она однажды, — я увезу тебя в Англию.
Уилл промолчал.
— Как бы ты отнесся к мысли поселиться в Чешире, среди вересковых полей? — спросила она в другой раз.
Надо было отвечать, и он ответил:
— Я предпочитаю Кемберленд.
— Очень хорошо, — сразу согласилась она. И вдруг просияла: — Кемберленд. Ну конечно, мы провели там медовый месяц. Боже, почти двадцать пять лет назад… Я очень рада, милый, что ты вспомнил.
— Напрасно ты думаешь, что я вспоминаю медовый месяц. Просто там скалы и море, — сказал он спокойно. — Почитайка мне лучше эту дурацкую историю о черепахах.
И Норма принялась читать роман «Властелины недр», печатавшийся в «Дейли телеграф», — нескончаемый сайенс-фикшн о полчищах огненных черепах, которые вылезли из земных недр
и двинулись по планете, сжигая и губя все живое, пока их предводитель не влюбился в прекрасную Мод — жену торговца керосином.
Страсть огнедышащего предводителя как раз достигла высшего накала, когда в дверь постучали. Вошли Али-Овсад, Кравцов и Оловянников.
— Кажется, вы правы, Уилл, — сказал Кравцов, подсаживаясь к койке шотландца. — Надо перерезать столб атомной бомбой.
— Да, — ответил Уилл. — Атомная бомба направленного действия. Так я думал раньше.
— А теперь?
— Теперь я думаю так: мы перережем столб атомным взрывом, и магнитное поле придет в норму. Но столб все равно будет лезть и снова достигнет ионосферы. Снова короткое замыкание.
— Наверно, он сам остановится, — сказал Али-Овсад. — Пластовое давление выжмет всю породу, и столб остановится.
— На это, Али-Овсад, не стоит рассчитывать, — заметил Кравцов.
— Позавчера, — сказал Оловянников, — журналисты поймали Штамма в салоне, зажали в углу и потребовали новостей. Конечно, ничего выведать не удалось — просто железобетонный человек, — но зато он стал нам излагать свою любимую теорию. Будто Земля во времена палеозоя была чуть ли не втрое меньше в поперечнике, чем теперь. Это что, серьезно, или дядя Штамм шутит?
Кравцов усмехнулся.
— Не говорите глупостей, Лев. Штамм скорее… ну, не знаю, укусит вас, чем станет шутить. Есть такая гипотеза — одна из многих. Дескать, внутреннее ядро Земли — остаток очень плотного звездного вещества, из которого некогда образовалась Земля. Ядро будто бы все время разуплотняется, его частицы постепенно переходят в вышележащие слои и… ну, в общем расширяют их. Все это, конечно, страшно медленно. — Кравцов взял со стола и повертел в руках пластилиновый самолетик. — Я смотрю, в вашем творчестве, Уилл, появилась новая тематика.