Под утро Кравцов возвращается на «Фукуока-мару». Сил хватает только на то, чтобы добраться до теплого дождика душа.
Теперь спать, спать! Но видно, слишком велика усталость, а Кравцов, когда переутомится, долго не может уснуть. Он тянется к спичкам, зажигает керосиновую лампу. Почитать газеты?.. Ага, вот что он сделает: допишет письмо!
«…Вчера не успел, заканчиваю сегодня. Ну и жизнь у нас пошла, Маринка! Причесаться — и то некогда. Уж больно надоело без электричества, вот мы и жмем что есть сил. Скоро уже, скоро!
Понимаешь, как только столб будет перерезан, магниты снова станут магнитами, и турбогенераторы атомной станции дадут ток в обмотки возбуждения кольцевого сердечника. Комбинация наложенных полей мгновенно вступит во взаимодействие с полем столба — и он остановится.
Столб обладает чудовищной прочностью, но, по расчетам, его перережет направленный взрыв атомной бомбы. Помнишь, я тебе писал, как столб притянул и унес контейнер с приборами? Так вот…»
Осторожный стук в дверь. Просовывается голова Джима Паркинсона.
— Извините, сэр, но я увидел, что у вас горит свет…
— Заходите, Джим. Почему не спите?
— Да не спится после душа. И потом — Флетчер не дает покоя.
— Флетчер? Что ему надо?
— Он просит не увольнять его, сэр. Все-таки нигде так не платят.
— Послушайте, Джим, я многое могу простить, но это…
— Понимаю. Вы за равенство и так далее. Он готов извиниться перед итальянским инженером.
— Хорошо, — устало говорит Кравцов, наконец-то ему захотелось спать, глаза просто слипаются. — Пусть завтра извинится перед всей итальянской сменой. В присутствии наших ребят.
— Я передам ему, — с некоторым сомнением в голосе отвечает Джим. — Ну, покойной ночи. — Он уходит.
Авторучка валится у Кравцова из рук. Он заставляет себя добраться до койки и засыпает мертвым сном.
Паровой кран снял с широкой палубы «Ивана Кулибина» последний блок кольцевого сердечника и, подержав его в воздухе, медленно опустил на баржу, паровой катер поволок баржу к плоту.
Монтажники отдыхали, развалясь где попало на палубе «Кулибина», покуривали, говорили о своих делах. Как будто это был обычный день в длинной череде подобных ему.
А день был необычный. Ведь сегодня будет закончен монтаж кольцевого сердечника. Он опояшет электромагнитным поясом плот, его возбудители нацелятся на столб, готовые к штурму.
Вот и Воронин вышел из внутренних помещений на верхнюю палубу «Кулибина». С ним маленький Бернстайн, Брамулья в необъятном дождевике, несколько инженеров-электриков. Остановились на правом борту, ждут катера, чтобы идти на плот.
Кравцов бросил за борт окурок, подошел к Воронину, тихо спросил:
— Виктор, я слышал, завтра должны доставить «светлячка»?
«Светлячок» — так кто-то прозвал атомную бомбу направленного действия, которая перережет столб, и кличка прилипла к ней.
— Везут, — ответил Воронин. — Чуть ли не весь Совет Безопасности сопровождает ее, сердечную.
— Посмотреть бы на нее. Никогда не видел атомных бомб.
— И не увидишь. Не твое это дело.
— Конечно… Мое дело скважины бурить.
Воронин поблестел очками на Кравцова.
— Ты что задумал, Саша?
— Ничего я не задумал. Поскорей бы закончить здесь и — домой. Вот и вся задумка.
— Ты меня не проведешь, я тебя знаю. И вот что скажу: не проси и не пытайся. Пуск будет поручен специалистам. Атомникам. Понятно?
— Там специалистам и делать нечего. Включил часовой механизм и ступай себе, не торопясь, на катер…
— Все равно. Напрасно просишь.
— Я не прошу… Только, по-моему, право на пуск имеют прежде всего те, кто нес на плоту последнюю вахту…
— Право первооткрывателей?
— Допустим.
— Макферсон болен, остается Кравцов. Ловко придумал. — Воронин засмеялся, взглянул на часы. — Что это катер не идет?
Рядышком Али-Овсад беседовал с Брамульей, и на сей раз разговор касался высокой материи. Чилиец мало что понимал из объяснений старого мастера, но для порядка кивал, поддакивал, пускал изо рта и носа клубы сигарного дыма.
— Чем вы озабочены, Али-Овсад? — спросил Воронин.
— Я спрашиваю, товарищ Воронин, этот кольцевой сердечник кто крутить будет?
— Никто не будет его крутить.
— Колесо есть, а крутиться — нет? — Али-Овсад недоуменно поцокал языком. — Значит, работать не будет.
— Почему это не будет?
— Машина крутиться должна, — убежденно сказал мастер. — Работает, когда крутится, все знают.
— Не всегда, Али-Овсад, не всегда, — усмехнулся Воронин. — Вот, например, радиоприемник — он же не крутится.
— Как не крутится? Там ручки-мручки есть. — Али-Овсад стоял на своем непоколебимо. — А электрический ток? Протон-электрон — все крутится.
Воронин хотел было объяснить старику, как будет работать кольцевой сердечник, но тут пришел катер. Ученые отплыли к плоту.
Стоя на корме катера, Воронин щурился от встречного ветра, задумчиво смотрел на приближающийся плот. «Машина крутиться должна…» А ведь, пожалуй, верно: если в момент разрезания столба плот с кольцевым сердечником будет вращаться вокруг него, то можно будет обойтись без громоздких преобразователей, которые, кстати, будут готовы в последнюю очередь. Столб — статор, плот с сердечником — ротор… Надо будет прикинуть, рассчитать… Немало времени сэкономили бы… Может, причалить к плоту пароход, запустить машину…»
Он обернулся к Бернстайну.
— Что вы скажете, профессор, по поводу одной незрелой, но любопытной мысли…
«…Что за нескончаемое письмо я тебе пишу! Я как будто разговариваю с тобой, моя родная, и мне это приятно, только вот отрывают все время.
У нас тут — дым коромыслом. Дело в том, что привезли атомную бомбу — мы ее называем «светлячок» — и понаехало множество дипломатов и военных. Сама знаешь, после запрещения испытаний ядерного оружия это первый случай, когда потребовалось взорвать одну штучку. Естественно, что Совет Безопасности всполошился и нагнал сюда своих представителей. На «Фукуоке» народу сейчас — как летом в воскресенье на пляже в Кунцеве. Помнишь, как мы ездили на моторке? Это было еще в те счастливые времена, когда шарик земной имел при себе нормальную магнитную шубу.
Установку со «светлячком» поставим на платформу и погоним к столбу. Она прилипнет к столбу и…
Ну вот, опять оторвали. Позвонил Воронин, просит зайти к нему. А ведь уже за полночь. Покойной ночи, Маринка!..»
— Зачем ты ходил к Токунаге?
— А что такое? Он добрый, хороший старик, я зашел его проведать. Еще Паркинсон за мной увязался…
— В том-то и дело, что слишком добрый. Ты мне голову, Саша, не морочь. Я буду решительно возражать.
— А кто из вас главнее — ты или Токунага?
— Не понимаю, чему ты радуешься?
— Да ведь пустяковое дело, Виктор. Установить стрелку часового механизма — вот и все.
— Может, и пустяковое, да только не твое. Терпеть не могу, когда лезут не в свое дело. Зачем тебе это, зачем?
— Ну… просто интересно.
— Интересно! — передразнил Воронин. — Тебе уже не двадцать, пора бы и…
— Остепениться, — подхватил Кравцов.
— Именно. Мало ли какая блажь приходит в голову. Что стало бы, если б каждый немедленно кидался исполнять свою блажь?
— Э, брось, Виктор. Вот ты напишешь труд, как усмиряли черный столб. А я буду внукам рассказывать, как нажал кнопку. Каждому свое. — Кравцов хохотнул. — Билирсен, как говорит мой друг Али-Овсад?
Уилл сидел в кресле и лепил. Его длинные пальцы мяли желтый комок пластилина. Норма Хэмптон — она сидела с шитьем у стола — потянулась, прикрутила коптящий язычок огня в лампе.