«Как! — воскликнут мои оппоненты. — Значит ли это, что нам всем теперь следует отправиться на мыс Крозе, в полярную ночь, в слепящую пургу, обжигающую шестидесятиградусным морозом, единственно ради проверки ничтожного шанса записать поэзию горстки странных птиц, которые пересиживают ночь, пургу и мороз на ледяном припае, держа яйцо на перепонках лап?»
И я им отвечу: «Да! Ибо мне, как и профессору Дьюби, внутреннее чувство подсказывает, что поэзия «императоров» должна быть самой неземной из всей рожденной на Земле».
Обращаясь к тем из моих коллег, кому не чужд дух исследовательского любопытства, в ком сильно чувство прекрасного, я говорю: «Вообразите себе — лед, секущий снег, непроглядная тьма, непрерывный свист и вой ветра. И в недрах черной ночи, прижимаясь друг к другу, стоят стайкой поэты. Вот уже несколько недель они голодают. У каждого на ногах лежит одно большое яйцо, которое теплые, густые перья спасают от смертоносного холода. Поэты не могут ни слышать, ни видеть друг друга. Только ощущать тепло соседа. Этими элементами питается их поэзия, в этом особенность их искусства. Как и все литературы кинетического письма, их поэзия безмолвна, недвижна, едва уловима. Трепет перьев, смещение крыла, легкое, едва заметное, теплое касание невидимого друга. Ободрение в несказанно безнадежном черном одиночестве. Сгусток живого в пустоте. Жизнь среди смерти».
Я получил от ЮНЕСКО значительную сумму, позволившую мне оснастить экспедицию, в которой пока есть четыре вакантных места для возможных участников. Мы отбываем в Антарктику в четверг. Желающие присоединиться к нам будут приняты с радостью!
Д. Петри
Редакционная статья президента Ассоциации теролингвистов
Что есть язык?
Ответ на этот вопрос, основной для теролингвистики как науки, был (эвристически) дан самим существованием этой науки. Язык — это средство общения. Вот центральная аксиома, на которой основываются все наши теоретические выводы. Исходя из этой аксиомы ведутся исследования, она источник всех наших открытий, и в свою очередь число открытий говорит за то, что аксиома верна. Но на вопрос «Что такое искусство?», нераздельно связанный с вопросом о языке и все же несколько отличный от него, удовлетворительного ответа пока получить не удалось.
Однако теролингвисты приняли за основу идею о том, что искусство — в значительной степени — средство общения. И это более или менее верно, если работать с животными. А как быть, если предположить, что и растениям присуще искусство? Ведь растения не вступают друг с другом в общение.
А что, если искусство по своей природе не информативно, не идентично коммуникации?
Или: что, если существует коммуникативное и некоммуникативное искусство?
Являясь сами животными, активно передвигающимися и хищными по происхождению, мы (вполне естественно) ищем в искусстве активное начало, информативность и, когда обнаруживаем эти качества, признаем найденное за искусство. Развитие способности к распознаванию и умение воздавать должное, оценивать — свойство человека, недавно усиленное достижениями нашей науки.
И все же я утверждаю, что, несмотря на потрясающие успехи теролингвистов за последние несколько десятков лет, мы стоим на пороге века открытий. Нам не пристало рабски следовать своим аксиомам. Мы еще не настолько смелы, чтобы оторвать взор свой от почвы под ногами и окинуть открывшиеся горизонты. Мы еще не приняли пугающий вызов, брошенный нам Растениями.
Если предположить существование некоммуникативного искусства у растений, то придется пересмотреть само основание нашей науки и разработать совершенно новые методики.
Ведь просто невозможно применять принципы оценки и способы исследования историй кровавых схваток горностаев, любовных игр амфибий или туннельных саг дождевых червей к искусству секвойи или сахарного тростника.
Подобный подход оказался бы абсолютно бесплодным, как это показала благородная попытка доктора Шриваса из Калькутты составить словарь языка подсолнухов с помощью замедленной съемки. Она была смела, но обречена на провал по той причине, что способ исследования был кинетическим — пригодным для изучения коммуникативного искусства черепах, устриц и ленивцев. Он искал решения только одной проблемы: как преодолеть барьер, поставленный крайне медленными движениями растений.
На деле же проблема была совсем иного порядка. Надо искать не активное, а предположенное нами некоммуникативное, более того, акинетическое искусство.
Мера искусства животных — определенно организованное время. Время в активном искусстве обретает форму. Но критерий времени не играет никакой роли в искусстве растений. Мы можем даже предположить, что там оно вневременно. Однако это лишь догадка, а сейчас мы с уверенностью можем сказать, что искусство Растений абсолютно не похоже на искусство Животных.
Можно пойти и дальше и утверждать, что искусство Растений существует, и я беру на себя смелость предсказать это. Или также предположить, что оно основывается не на действии, а на некоем отклике, подобном эху, не на передаче информации, а именно на отзвуке. Оно будет полной противоположностью тому искусству, которое мы сейчас привыкли ценить. Оно станет первым пассивным искусством, открывшимся нам.
Сможем ли мы по-настоящему понять и познать его? Ясно, что задача будет необычайно трудной. Но мы не должны отчаиваться. Вспомните, что еще совсем недавно, в середине двадцатого века, большинство ученых и многие художники не считали, что даже дельфиньи язык и искусство когда-либо поддадутся расшифровке, и не верили, что на это стоит тратить время и труд. Кто знает, не станут ли и над нами смеяться за наше неверие в будущем столетии? «Представляете, — скажет фитолингвист искусствоведу, — они были не в состоянии понять даже баклажана!» Снисходительно улыбнувшись нашему невежеству, они наденут рюкзаки и двинутся в путь, чтобы прочитать недавно расшифрованные стихи лишайников, покрывших северный склон пика Пайка[28].
А возможно, с ними вместе или вслед за ними отправится в путь еще более дерзкий ученый — первый геолингвист. Под изящными, но преходящими разводами лишайников разглядит он еще менее информативную, еще более пассивную, совершенно вневременную, холодную, порожденную вулканом поэзию камней и скал. Поэзию, в которой каждый валун, каждая глыба были словом, произнесенным в незапамятные времена самой Землей в бескрайнем одиночестве и бесчисленном сообществе Вселенной.
Перевод Л. Михайловой.
Александр Шалимов
Охота за динозаврами
Мистер Лесли Бейз критически разглядывал фотографию.
— Если это не мошенничество — я имею в виду ловкий фотомонтаж, — пояснил он, протягивая снимок, — это должно заинтересовать вас.
— Мы сделаем экспертизу, — торопливо вставил секретарь.
Мистер Лесли Бейз брезгливо пожал плечами. Я молча рассматривал снимок. Чудовище имело в высоту по меньшей мере семь метров. Оно стояло на задних ногах, опираясь на массивный хвост. Колоссальная пасть с длинными коническими зубами была полуоткрыта. Передние лапы, вооруженные огромными когтями, изогнутыми, как кривые кинжалы, прижаты к груди. В маленьких круглых глазах застыла неутолимая ярость. Рядом валялись истерзанные останки носорога. Погибший гигант казался раздавленным крысенком возле готового к прыжку чудовища.
— Это, без сомнения, новый вид тираннозавра, каким-то чудом сохранившийся до наших дней, — сказал я, кладя фотографию на стол.
28
Пайк Кеннет Ли — американский языковед, представитель дескриптивной лингвистики, специалист по внешней фонетике и фонологии, общему языкознанию, обучению иностранным языкам. — Примеч. перев.