С этой минуты начинаются истинная слава и успех Мопассана. Наступила эпоха наибольшей его плодовитости: сборники рассказов и романы следуют один за другим непрерывно в течение шести лет; таким образом, имя автора и его произведения молниеносно завоевывают известность публики.
II
Впечатление, вызванное «Пышкой», «Домом Телье» и «Мадемуазель Фифи», было слишком ярким и внезапным, чтобы критика не сочла своим долгом встревожиться или же шумно возрадоваться. Новизна и некоторая грубоватость этих рассказов послужили темой для восторженных похвал и яростных нападок. Меж тем, согласно замечанию критика[216], рассказы Мопассана с их трогательной простотой и откровенностью, сближающими литературу с повседневными, но удачно выбранными и хорошо рассказанными событиями, давали мало поводов для пустой болтовни рецензентов: можно было восторгаться или яростно протестовать, но к этому почти нечего было прибавить в защиту своей симпатии или своего гнева. Мопассан является одним из романистов натуралистической школы, о котором меньше всего спорили или которого, скорее всего, более щадили. Франциск Сарсэ посвятил его первому роману хвалебную статью[217], а журнал «Revue des Deux Mondes» проявлял постоянную благосклонность к писателю, который его презирал, но чье высокомерное отношение впоследствии ему удалось, однако, переломить: Брюнетьер заявляет на страницах журнала, что «Милый друг» — самый замечательный из натуралистических романов той эпохи[218], и хвалит в «Монт-Ориоле» спокойную и прекрасную смелость, добросовестное изображение действительности, даже более верное, чем сама действительность[219]. Впрочем, почти все критики того времени сходились в вопросе о простоте и естественности этого произведения; часто даже совершенство этого качества, не признать которое было невозможно, заслоняло собой все остальные[220]. Безличность повествования, бесстрастная манера поразили также некоторых благожелательных критиков; они восхваляли тщательность, с которой Мопассан скрывал за своим произведением свою личность, свой характер, свою жизнь: все это, писали они, выдает натуралиста, последовательного и в своей жизни и в теории, сознающего, что событие отнюдь не является истинным только в силу того, что оно произошло; добавляли, что «эта манера обличает настоящего художника, который заботится о своей репутации единственно своими произведениями, не старается завоевать себе симпатии, не относящиеся к его таланту, гордится тем, что будучи рожден, чтобы писать романы и рассказы и, написав их, он без всяких дополнительных ухищрений предоставляет им возможность самостоятельно распространяться по свету и разносить славу его имени[221].
Мы узнаем, насколько заслужены были эти похвалы, относившиеся столько же к человеку, сколь и к художнику. Мопассан всю жизнь помнил и повторял слова Флобера: «Мы, писатели, не должны существовать; существуют только наши произведения»[222]. Но в эту пору его жизни, всецело посвященную литературе, заметна черта характера, которую мы не должны упускать из вида, так как она немало проясняет в новом положении Мопассана. Разумеется, он смотрел на свое искусство слишком возвышенно и слишком чисто, чтобы унизиться до стремления к рекламе; он знал, что произведения существуют и живут независимо от шума, который поднимают вокруг них. Но, с другой стороны, более осторожный, чем Флобер, менее уединенный, чем он, в своей мечте о совершенном искусстве, менее оторванный от реальной жизни, он на редкость умел соблюдать свои интересы и упорядочивать доходы от издаваемых произведений. Мопассан любил жизнь; он жаждал всех ее наслаждений с тем пылом и остротой, которые отличали его характер деревенского уроженца; жил с той лихорадочной поспешностью, которая была словно грустным предчувствием преждевременного конца. Он любил деньги и добивался их, но не как цели, а как средства — как средства жить более полной, более богатой сильными незабываемыми ощущениями жизнью. Не без некоторой аффектации говорил он, что пишет только ради денег; но это лишь капризная выходка, которую следует сопоставить с его заявлениями относительно «Revue des Deux Mondes», Академии и ордена Почетного Легиона — фраза, сказанная, чтобы «поразить обывателя», и не имеющая большего значения, чем, к примеру, жестокое честолюбие, выраженное им перед друзьями юности: «Я был бы рад, если бы мне удалось в один прекрасный день разорить нескольких издателей». Систематическое появление и обилие его произведений и, главным образом, огромное количество статей, хроник, этюдов, тотчас забывавшихся, которые он почти еженедельно в течение нескольких лет подряд помещал в газетах «Gaulois» и «Gil-Blas», свидетельствуют, во всяком случае, о его стремлении удовлетворять разнообразные желания и соответствовать требованиям жизни. Но не следует забывать о том, что этот «великий мот» и этот «прекрасный прожигатель жизни» в то же время был и великодушным другом, скромным и неистощимым в своей щедрости. Достигнув славы, он расходовал свое состояние, помогая брату, менее счастливому, чем он: он нес за него расходы по садоводству в Антибе, а позже, когда Эрве был разбит параличом, оплачивал его содержание в больнице. Мы теперь знаем из писем, опубликованных Лумброзо, что Мопассан поддерживал материально и мать, несмотря на то, что у нее было своих пять тысяч ливров ежегодной ренты; он платил за виллу, в которой она жила в Ницце, и выдавал тысячу двести франков на содержание племянницы, дочери брата; сверх того, он постоянно помогал в денежных затруднениях матери авансами и поручительствами[223].
223
См. следующее место в письме Гюстава де Мопассапа-отца к нотариусу, приводившему в порядок дела по наследству Ги де Мопассана: «Госпожа де Мопассан, никогда не могшая жить на пятитысячную ренту своего приданого, не переставала все время растрачивать свое состояние. Для того, чтобы она могла продавать, я должен был давать свое согласие, которое и давал всегда по просьбе Ги, представлявшего мне всякие гарантии, что я никогда не буду в убытке и что он отвечает за все. Ги имел особое соглашение с матерью для того, чтобы она не терзалась вопросами о своем материальном положении. Я не знаю точно, в чем заключался этот договор, по знаю, что он щедро платил из своего кармана».