«Я только что совершил чудесную поездку по Оверни; это действительно великолепная страна, оставляющая поистине особое впечатление. Я попытаюсь передать его в романе, который теперь пишу»[317].
Роман этот должен был называться «Монт-Ориоль», и мы действительно находим в нем описания Шатель-Гийона, Сан-Суси, озера Тазена, развалин Тюрноэль. Мопассан поселился в Антибе, на вилле Мютерс, чтобы писать этот роман; он приступил к работе над ним еще в конце октября 1876 года, и его издатель писал ему: «Надеюсь, что климат Антибы принесет вам пользу и дозволит вам быстро окончить ваш новый шедевр»[318].
Писать «Монт-Ориоль» автору было, по-видимому, нелегко: план романа был задуман еще в Шатель-Гийоне, но, написав несколько глав в Антибе, Мопассан, не доверяя памяти, меняющей форму предметов, вернулся в Овернь, чтобы проверить пейзаж прежде, чем окончить произведение[319]. Эта история возвышенной, пылкой и поэтической любви сильно отличалась от его первых романов и, по его собственным словам, «меняла и очень обременяла его самого»; работая над ней, в марте 1886 года он пишет приятельнице:
«Главы, в которых описывается любовь, имеют гораздо больше поправок, чем остальные, но все-таки дело продвигается. С небольшим запасом терпения ко всему привыкнешь, друг мой; но я часто смеюсь над сентиментальными и нежными вещами, которые я придумываю, когда очень стараюсь. Боюсь, как бы это не обратило меня к любовному жанру не только в книгах, но и в жизни. Когда ум человека приобретает какой-нибудь навык, он его удерживает; и в самом деле, иногда прогуливаясь по Антибскому мысу — пустынному, словно берега Бретани, — и обдумывая поэтическую главу при лунном свете, мне случается вдруг поймать себя на мысли о том, что эти истории не так глупы, какими они кажутся»[320].
Монт-Ориоль был окончен в декабре 1886 года и, будучи напечатан на страницах «Gil-Blas», вышел затем отдельным изданием у Гавара в 1887 году.
V
Мы попытались вычленить из периода путешествий Мопассана то, что необходимо знать для понимания его произведений. Чтобы набросать в общих чертах картину его жизни в ту пору, нам остается показать, что он лично давал свету и друзьям в те немногие часы досуга, когда он не писал и не отправлялся в путешествия.
Мопассан не любил светского общества. Это следует сказать определенно и на этом необходимо настаивать, ибо слишком часто, будучи обманутыми странностями его характера и бессознательными причудами последних лет его жизни, многие старались представить его как человека тщеславного, «зараженного снобизмом и одурманенного знакомствами с высокопоставленными лицами»[321]. Несомненно, когда он сделался модным писателем, перед ним заискивали, его приглашали, и самые недоступные гостиные отвоевывали его друг у друга с той комической ревностью, которую он сам хорошо изобразил в одном из своих романов[322]. Но он всегда хранил высокомерную независимость, несколько презрительную и холодную вежливость, не могущую никого и никогда обмануть; люди, рассуждавшие о позе, о рисовке, о снобизме, более или менее сознательно служили злобе и ненависти тех, кто тщетно старался поработить эту гордую душу. Кроме того, вот интересные замечания, вышедшие из-под пера самого Мопассана и словно протестующие против этой легенды. Мы приведем лишь несколько строк из «Нашего сердца», — романа, который сам по себе уже является обвинительным актом против светской жизни…
«В сердце Мариоля вдруг проснулась ненависть к этой женщине и внезапное раздражение против света, против жизни этих людей, их вкусов, привычек, их пустых привязанностей, их увеселений паяцев».
А вот выдержка из письма Мопассана, заключающая в себе еще более ясное утверждение:
«Всякий человек, желающий сохранить свободу мысли, независимость суждения, желающий смотреть на жизнь, на человечество и на свет в качестве свободного наблюдателя, не подчиняясь никаким предрассудкам, никаким заранее установленным верованиям, никакой религии, должен безусловно устраняться от того, что зовется светскими отношениями, ибо всеобщая глупость так заразительна, что он не сможет посещать себе подобных, видеть их, слушать, не будучи затронут их убеждениями, их мыслями и их моралью глупцов»[323].
Это утверждение, правда, предполагает уже некоторый предварительный опыт. И мы не утверждаем, что Мопассан держался совершенно в стороне от света; он жил в нем как независимый наблюдатель, не будучи ни порабощен, ни обманут им.