Странная вещь: женщины, искавшие его знакомства, способствовали тому, чтобы по отношению к свету он поддерживал свое положение высокомерной осторожности. Он презирал обольстительную и страшную светскую женщину, живущую рассудком, «которая наряжается в идеи, подобно тому как подвешивает серьги, как продевала бы в нос кольца, если бы это было в моде»[324]. Его друзья передают следующую шутку Мопассана: «Я не променял бы форель даже на прекрасную Елену».
В одном из посмертных рассказов Мопассан болезненно жалуется на свое презрение к женщине:
«Я никогда не любил… Думаю, что я слишком строго сужу женщин, чтобы поддаваться их очарованию… В каждом человеке есть существо моральное и существо физическое. Чтобы любить, мне надо встретить такую гармонию между этими двумя существами, какой я никогда не встречал. Постоянно одно преобладает над другим, — то моральное, то физическое…»[325]
Поэтому, умным, кокетливым и холодным светским женщинам, так называемым «родственным душам», «собирательницам великих людей, синим чулкам за недостатком романов, ушедшим от брака, и женщинам, знаменитым своей эксцентричностью»[326], он предпочитал жриц наслаждения или менее сложных героинь «Милого друга». Он отдал любовь во власть своей чувственной жизни, но не позволял ей вторгаться в жизнь духовную:
«Женщины, чьим рабом он казался, отнюдь не занимали в его мыслях такого высокого места, как они могли бы думать. Он не был никем обманут; их прошедшее освещалось так, что почти ослепляло его. Он описывал мне их душу и тело, заставляя меня узнавать их и судить. Когда я спрашивал его: «Можете ли вы любить их, убедившись в их мелких чувствах, узнав их душу и грязь их нравов?», он отвечал:
«Я не люблю их, но они забавляют меня.
Я нахожу занятным убеждать их в том, что попадаю во власть их чар… И как они стараются, чтобы удержать меня под своим обаянием! Одна из них дошла до того, что в моем присутствии ест только лепестки роз»[327].
И в самом деле, вопреки соблазнительным догадкам, которые высказывались с целью объяснить столь печальный конец этой свободной жизни, «ни одна женщина не может похвалиться тем, что пробудила в Мопассане страсть, которая лишила бы его независимости ума и духа»[328].
Что касается пресловутого снобизма Мопассана и его преклонения перед высочествами, с которыми он был знаком, то в его жизни и в его произведениях буквально все опровергает нелепые россказни, повторять которые не побрезговали и Гонкуры. В самом деле, в их «Дневнике» от 7 января 1892 года читаем:
«Разве не рассказывали, что у Мопассана на столе в гостиной лежит одна лишь книга — «Готский Альманах»? Это симптом, указывавший на начало мании величия».
В самом деле, это предательское замечание указывает лишь на одно из патологических явлений, на которые мы, к несчастью, должны будем перечислить ниже. Даже, если факт верен (что сомнительно, принимая во внимание отношение Гонкуров к Мопассану), то он не относится уже к сознательной жизни несчастного писателя. О высочествах, князьях, чья дружба или милость были ему в тягость, известна его остроумная и живая сатира, дошедшая до нас, благодаря воспоминаниям его друзей, в нескольких вариантах; в доказательство мы приведем следующий отрывок из его письма:
«Дорогой друг, я не хочу встречаться ни с одним принцем, так как я не хочу простаивать целые вечера, а эти олухи никогда не садятся, заставляя не только мужчин, но и женщин стоять на своих индюшиных лапках от девяти вечера до полуночи, — из уважения к королевским высочествам.
Что за восхитительные комедии разыгрываются там! Для меня было бы громадным, — понимаете, громадным, — удовольствием рассказать о них, если бы у меня не было друзей, очаровательных друзей, среди приверженцев этих карикатурных личностей.
Но принц X…, принцесса N… герцогиня М… герцог Б… сами так милы по отношению ко мне, что, в самом деле, это было бы нехорошо: я не могу; но эта мысль постоянно соблазняет меня, точит, грызет»[329].
Пустому, тщеславному и развращенному свету, мелкие интриги и опасное ханжество которого он не раз разоблачал, Мопассан предпочитал дружеские связи с несколькими литераторами, которые он тщательно поддерживал. Конечно, его страх перед эстетическими рассуждениями, перед академической позой, перед лекциями, читаемыми в гостиных, заставлял его упорно избегать салонов «где беседуют». Но, совершенно свободно он чувствовал себя только в той обстановке, где находил себе равных, — в среде артистов и писателей. Он посещал салон г-жи Адан, салон г-жи Юнг, супруги бывшего редактора «Revue bleue». Там он становился самим собой, делался весел, насмешлив и дьявольски находчив, как в годы юности; время от времени он пытался повторять шутки и мистификации, над которыми всегда хохотал первым. В одной из гостиных, на вечере, он перевел однажды разговор с обнаженных плеч женщин на людоедство и с серьезностью заявил, что человеческое тело — превосходное кушанье. Когда его собеседник выразил искреннее изумление и спросил: «Вы ели мясо человека?» — «Нет, — ответил Мопассан вполголоса, — но я отведал мяса женщины: оно нежно и вкусно, я не раз к нему возвращался»[330]. Ясно, что то была одна из его любимых шуток, так как он повторял ее еще с большим успехом во время своего путешествия по Италии. В другие вечера он забавлялся опытами с фосфорическим гребнем, которыми он угощал и своих друзей в Палермо[331]. Он любил заставлять выслушивать самые невероятные сказки и был в восторге, когда удавалось обмануть легковерных слушателей. Здесь мы видим в нем как бы представителя той веселой шайки лодочников Шату, молодого соперника Флобера, так любившего «поразить мещанина».
329
«Любовная дружба». Ср. этот текст с отрывком «En regardant passer la vie» и особенно с рассказом «На воде».