У Эдмона Гонкура была какая-то бессознательная зависть к Мопассану, антипатия, проглядывавшая в некоторых фразах его дневника. Вот, например, заметка, не отличающаяся неискренностью:
«По поводу моего «Дневника» некоторые изумляются, что это произведение принадлежит человеку, на которого смотрят как на простого джентльмена. Почему в глазах некоторых людей Эдмон Гонкур — джентльмен, дилетант, аристократ, играющий в литературу, и почему Ги де Мопассан — настоящий литератор? Почему? Я очень хотел бы это знать»[341].
В самом деле, не было найдено более интересного и меткого определения для таланта Эдмона Гонкура: «дилетант, играющий в литературу»… И бессознательно «дилетант» сердился на литератора за силу, которую он в нем чувствовал, за серьезность и искренность его произведений, а может быть, и за неизменный успех. Поэтому чувствительность Эдмона Гонкура была всегда настороже; даже в статье Мопассана «О романе», где ни разу не произнесено его имя, он открыл недружелюбный намек на себя. Фраза об артистическом письме[342]привлекла его внимание и он пишет в «Дневнике»:
«В предисловии к своему роману Мопассан, нападая на артистическое письмо, имел в виду меня, не называя меня по имени. Уже по поводу подписки на памятник Флобера я нашел его недостаточно искренним. В настоящее время нападки на меня совпадают по времени с письмом, которое он шлет мне по почте с «восхищением и привязанностью». Таким образом, он ставит меня перед необходимостью признать его очень своеобразным нормандцем»[343].
Но что сказать об искренности Эдмона Гонкура, который, под очевидным влиянием упорной неприязни, высказывает грубое суждение о Мопассане, когда того только что поместили в лечебницу?
«Мопассан — замечательный новеллист, очаровательный рассказчик маленьких историй, но чтобы он был стилистом, великим писателем — чет, нет!»[344]
То был, четыре года спустя, торжествующий ответ «дилетанта» и его месть за «артистическое письмо».
VI
Эти подробности не излишни, чтобы лучше выяснить положение того, кто, следуя выражению Гонкура, был «настоящим литератором». Но если вся жизнь Мопассана свидетельствует о его безусловной преданности литературе, то справедливости ради требуется добавить, что он до конца жизни не знал тех радостей и компромиссов, которым часто поддается модный писатель. Он всегда охранял свободу и независимость своей писательской личности; его образ действий ни на минуту не переставал быть в полном согласии с его характером. Существуют заявления, относящиеся к его юности, искренность которых была сомнительной для некоторых вследствие насмешливой или грубоватой формы, в которую он любил облекать свои слова, а меж тем ни один поступок его жизни не опроверг их. Мы намекаем на его тезис относительно Французской Академии. Он сказал: «Три вещи бесчестят писателя: участие в «Revue des Deux Mondes», орден Почетного легиона и Французская Академия». Мопассан не получил ордена и никогда не выставлял своей кандидатуры в Академию. Последний роман его действительно печатался в «Revue des Deux Mondes»[345], но, по-видимому, это произошло в результате переговоров и посредничества, которым воля автора долгое время оставалась чуждой[346]; кажется, Мопассан впоследствии сожалел о том, что пошел на эту уступку. По отношению к Академии он энергично акцентировал свою высокомерную позу, несмотря на возобновляемые попытки Александра Дюма и Людовика Галеви. Одному из них, рекомендовавшему выставить его кандидатуру, он ответил: «Нет, это не для меня… Позже, кто знает? Но сейчас я хочу быть свободным». Ограничение, заключающееся в этом ответе, является несомненной любезной уступкой дружеской настойчивости собеседника. Другим друзьям он не раз объяснял свое воздержание следующим образом. «Все более и более, — говорил он, — выборы в Академию производятся независимо от литературы»[347]. И он объяснял свой отказ принципами выборов, свидетелем которых он был.
342
«Вовсе не нужно сложного, причудливого, огромного и туманного словаря, который предлагается нам в настоящее время под названием артистического письма, чтобы передать все оттенки мысли». Статья «О романе».