«Вы видите, что делают с Фабром, не правда ли? Когда он выставляет свою кандидатуру, он получает два голоса. Почему? Потому что он скромен, горд и независим, молчалив и скрывает свою жизнь. Что касается меня, то если бы я получил шесть голосов, — это был бы предел. Мне предпочли бы X… Ах, как я понимаю Доде! Но если бы Доде завтра выставил свою кандидатуру, ему предпочли бы Y… или Z…»[348].
В 1890 году, после борьбы между одиннадцатью кандидатами из-за кресла Ожье, он прибавляет:
«Четверо человек выдвинулись своим талантом и достойны занять кресло: Золя, Фабр, Лоти, Тэрье. Ожидают, что борьба между ними будет упорная. Кто из четверых одержит победу? Ах, вы не знаете Академии: каждый из этих заслуженных людей получит один или два голоса, а борьба будет вестись между X… Y… Z…»
Ненависть к интриге, презрение к официальным салонам, отвращение к необходимой лести держали его всю жизнь вдали от почестей, которых некоторые из его друзей, например Золя, настойчиво добивались и которые другими, например, Флобером, Доде, Эдмоном де Гонкуром, презирались. Равным образом он отказался от ордена Почетного легиона, несмотря на то, что ему трудно было противиться настояниям Спюллера, который уговаривал его принять орден[349]. Он за всю жизнь не имел другого знака отличия, кроме фиолетовой ленточки, которой наградил его Барду, когда Мопассан служил чиновником в Министерстве народного просвещения.
Такова была его жизнь, до последнего сознательного дня до краев наполненная любовью к литературе и чувством достоинства литератора. Вполне справедливо было бы применить к нему те строки, которые он написал о своем учителе — Флобере:
«Художник почти всегда скрывает в себе какое-нибудь тайное честолюбивое желание, чуждое искусству. Часто преследует он славу, лучезарную славу, которая живых окружает каким-то ореолом, кружит головы публике, вызывает рукоплескания, берет в плен сердца женщин… Другие добивались денег ради доставляемых ими наслаждений… Гюстав Флобер любил литературу так беззаветно, что в его душе исполненной этой любовью, не оставалось места для других желаний»[350].
Два последних года, грустную историю которых нам остается пунктирно набросать, уже не относятся к сознательной жизни писателя: жалкий и бесчувственный обломок, он живет уже только своим именем, благодаря воспоминаниям о его личности и красоте произведений. Но одной из последних радостных минут, которыми он мог наслаждаться, был он обязан блестящему успеху своей первой пьесы, сыгранной на одной из больших парижских сцен; никогда не сознавал он своей силы и так не гордился ею, как в этот день, после премьеры, когда гордость победы дала ему высшую иллюзию. И прежде чем вступить в беспросветную ночь, оглядываясь на пройденный путь, он созерцал нетленные памятники своего плодотворного воображения, своей непреклонной воли и наслаждался радостью созданного им[351].
В этой главе мы написали историю произведений Мопассана с той полнотой, какую допускают опубликованные документы; но мы говорили только о произведениях, изданных при его жизни отдельными книгами. Ниже мы займемся вопросом о его посмертных произведениях. Не претендуя на полный перечень, мы хотим указать здесь на некоторые из многочисленных статей, которые он писал для журналов и газет и которые остались неопубликованными.
«Эволюция романа в XIX веке»
(«Revue de l’Exposition Universelle», 1889 года, ноябрь).
Заметка о Суинберне (Париж 1891 г.).
Предисловие к «Манон Леско» (Париж 1889 г.).
Предисловие к «Войне» Гаршина.
Предисловие к «L’Amour a Trois» Жинисти.
351
Последний разговор Мопассана со своим сотрудником Жаком Норманом на другой день после первого представления пьесы «Мюзотт» (4 марта 1891 г., «Фигаро», 13 декабря 1903 г.).