Каждый из них описывает ту или иную форму галлюцинаций. В первом представлено явление, известное под названием autoscopie externe; оно состоит в том, что человек видит самого себя стоящим перед собой; Мопассан приводит в рассказе «Он?» весьма любопытный случай. Однажды вечером, вернувшись домой после целого дня одиночества и нервного раздражения, герой, в уста которого автор вкладывает эту странную исповедь, застает дверь своей квартиры, которую он имел привычку тщательно запирать, открытой; входя в свою комнату, он видит кого-то сидящим в его кресле, греющим у камина ноги, спиной к входной двери. Он думает сначала, что кто-нибудь из друзей, зайдя в его отсутствие, уснул перед камином, ожидая его. Он протягивает руку, чтобы коснуться его плеча; рука ударяется о дерево: кресло пусто. Он резко оборачивается, чувствуя, что кто-то стоит за ним; затем властная необходимость взглянуть опять на кресло заставляет его обернуться еще раз. Отныне в темноте комнаты он будет жить с невыразимым страхом, ожидая появления этого таинственного двойника, только что созданного его больным воображением.
Рассказ этот написан пятью годами раньше того личного опыта, который Мопассан получил сам, и который он описал одному другу. Факт, приводимый доктором П. Соллье[408], относится действительно к 1889 году.
Когда Мопассан однажды сидел в кабинете за рабочим столом, ему показалось, что кто-то растворил дверь. Слуге был отдан приказ никогда не входить в комнату в то время, когда он пишет. Мопассан обернулся и был немало удивлен, увидев входящей собственную фигуру, которая подошла, села напротив него, подперев голову рукой, и стала диктовать все, что он писал. Когда он кончил писать и встал, галлюцинация исчезла.
Эта галлюцинация совпадает с тем временем, когда у Мопассана уже наблюдались характерные симптомы прогрессирующего паралича. Но нам не кажется невероятным, чтобы он мог испытать их впервые несколько лет тому назад. Быть может, у него было и особого рода литературное внушение: допускаю даже, что он описал это явление раньше, чем испытал его на себе; он должен был быть им долгое время озабочен, должен был испытывать постоянную тоску, смущавшую его покой по ночам и предрасполагавшую к галлюцинациям. Во всяком случае, неточным будет сказать, что явление двойного зрения берет начало в рассказе «Орля»; нет почти ничего общего между фактами, описанными в «Орля», и теми, что Мопассан сообщал в 1889 году одному из своих друзей; начало следует искать в рассказе, озаглавленном «Он?».
В «Орля» описаны факты, существенно отличающиеся от тех, которые мы сейчас приводили: галлюцинации здесь более сложны, более связны и, можно даже сказать, более прочны. Таинственная тень появлялась только при известных условиях по ночам и в неподвижном состоянии; ее нереальный образ был слит с реальным образом мебели, и достаточно удалить один, чтобы исчез и другой. В рассказе «Он?», напротив, явление развивается и подвергается переживаниям. Известно, что рассказ имеет форму дневника, в который заносятся изо дня в день впечатления, догадки и наблюдения субъекта. А этот субъект не кто-нибудь: нам представляют его больным, страдающим лихорадкой, бессонницей и непобедимым расслаблением нервов; у него «быстрый пульс, расширенные зрачки, дрожащие нервы» (те же симптомы, которые мы отмечали у самого автора в ту пору, когда он писал этот рассказ). Он лечится: он принимает душ и пьет бром. В то же время он испытывает «ужасное ощущение грозящей опасности, ожидание надвигающегося несчастья или приближающейся смерти, предчувствие, являющееся, несомненно, кануном еще неизвестной болезни, коренящейся в крови и в теле».
Но, несмотря на души и бром, умственная гигиена его оставляет желать многого. Больной лишь изредка прибегает к известным усилиям, чтобы путем упражнения, прогулки, развлечения или перемены обстановки избежать ожидающего его наваждения. Напротив, он, по-видимому, с извращенным любопытством ищет всего, что возвращает его к его главной заботе, ему нравится его болезнь, он ее анализирует, углубляется в нее и рассматривает ее со всех сторон с какой-то сладострастной тоской. Посредством чтения, бесед со специалистами, сеансов магнетизма, он мало-помалу соприкасается с миром невидимого; он готовится принять за реальности все химеры, которые вот-вот будут внушены ему его расстроенным воображением. Разве в его болезни нет поразительного сходства с болезнью Мопассана? Разве здесь мы не видим того же рокового увлечения всем, что должно «сломать» его рассудок и его чувствительность? Разве это не та же нездоровая любовь к мечте, к экстазу, к искусственно вызываемым видениям, к образам безумия?