В самой жизни Мопассана остается указать на некоторые факты, относящиеся к истории его болезни. Если он не предвидел безусловно конечной катастрофы, то он, однако, чувствовал за несколько лет до его помещения в лечебницу, на какое медленное разрушение он был осужден. Страх смерти и страданий терзает его неумолимо; он делается печальным, мало-помалу утрачивает прекрасную ясность своей юности. Друзья его, общавшиеся с ним близко, наблюдавшие его на вилле Ла-Гильет в Этрета, заметили эту перемену. Впрочем, Мопассан лечился, менял образ жизни, советовался с врачами, ездил на воды и поверял друзьям мучившую его тревогу, лечении, которое ему прописывали, об «успехах» своей болезни.
Летом 1886 года, после путешествия в Англию, из которого мы рассказали несколько эпизодов, Мопассан находился в состоянии крайней нервной взвинченности: внезапные приступы шумной веселости следовали за долгим унынием и вызывали недоумение у некоторых его спутников; яростные приступы гнева и вспышки судорожного смеха необъяснимо чередовались[419]. Те люди, которые видели его в Сицилии, были удивлены этим странным поведением, внезапными перепадами его настроения и сбивчивостью речи: мистификации, которые он всегда любил, приняли в то время мрачный характер, и в разговорах обнаруживалась прерывистость и бессвязность мысли. Были предприняты все меры, чтобы помешать ему отправиться на кладбище капуцинов в Палермо, но особое извращенное чувство влекло его к этому месту; ему хотелось испытать весь ужас мрачных подземелий, и он вышел оттуда с помутневшим разумом, с блуждавшим взором, с расстроенным, измученным лицом. Пространно, во всех подробностях рассказал он в «Бродячей жизни» все впечатления этого мрачного зрелища. В Палермо ему предложили осмотреть приют для умалишенных, но он отказался[420].
После долгих пребываний под южным солнцем он возвращался в Париж успокоенный, но тут снова начинались напряженный труд и переутомление. В то же время он выполнял всевозможные советы врачей-специалистов, следя со всей тщательностью неумолимого анализа за постепенным ходом развивавшейся болезни. Он мог, однако, довольно долго заблуждаться по поводу серьезности своего недуга: в марте 1889 года, возвратясь из поездки в Африку, он заявил перед группой друзей, что чувствует себя превосходно; Эдмон де Гонкур, встретивший его в то время у принцессы Матильды, находит его «оживленным, веселым, красноречивым и менее вульгарным по внешности, чем обыкновенно, благодаря похуданию лица и загорелому цвету кожи»[421]. Но в следующем году состояние здоровья Мопассана резко ухудшилось; он уже не скрывает своей тревоги от окружающих. Эдмон де Гонкур отмечает эту внезапную перемену:
«Я поражен сегодня плохим видом Мопассана, его похудевшим лицом, кирпичным цветом кожи, особым отпечатком во всей фигуре и болезненной неподвижностью взгляда. Мне не кажется, что ему суждено дожить до глубокой старости. Когда мы переправлялись через Сену, в минуту прибытия в Руан, протянув руку по направлению к реке, покрытой туманом, он воскликнул: «Моим плаваниям по реке в утренних туманах обязан я тем, что теперь испытываю’»[422].
Это грустное признание было сделано Мопассаном, когда он ехал в Руан вместе с Эмилем Золя и Эдмоном Гонкуром на открытие памятника Флоберу. Те, кто видел его в тот день, — а многие видели его в последний раз, — не обманывались: он стоял в то ноябрьское воскресное утро с нависшими тревожными облаками перед изображением своего учителя; те, кто давно не видел его, нашли, что «Мопассан похудел, дрожал, что лицо его как-то уменьшилось», и с трудом узнавали его[423].
Он, впрочем, любил говорить о своей болезни друзьям и изливался перед ними в грустных признаниях. Более чем когда-либо его преследовала мысль о смерти.
«Где бы он ни был, что бы ни делал, — повсюду ощущал отвратительное присутствие этого другого «я», следящего за всеми его поступками, за всеми мыслями и шепчущего на ухо: «Наслаждайся жизнью; пей, ешь, спи, люби, работай, путешествуй, гляди, восхищайся! Но к чему? Все равно умрешь!»[424]
Октав Мирбо по поводу этой неотвязной мысли рассказывал два любопытных случая:
«Во время пребывания Мопассана на суше, в Специи (в период плаванья на яхте «Бель-Ами»), вдруг он узнает, что в доме обнаружился случай скарлатины, тотчас бросает завтрак, заказанный в отель, и возвращается на яхту… Один литератор, оскорбленный несколькими словами, написанными о нем Мопассаном, и которому предстояло с ним обедать, рылся несколько дней, предшествовавших этому обеду, в толстых медицинских книгах, а за обедом преподнес ему все случаи смерти от болезни глаз: Мопассан буквально повесил нос и не поднимал глаз от своей тарелки»[425].
419
А. Лумброзо: «Мопассан был в таком состоянии, что мы опасались, как бы нас не арестовали как безумных, и я предложил вернуться домой».
420
А. Лумброзо, по статье Рагуза-Молети «Ги де Мопассан в Палермо», о которой мы говорили выше.
425
«Дневник» Гонкуров, т. VIII, 15 июня 1889 г. Литератор, о котором идет речь, был, по-видимому, сам Гонкур; то была его месть за «артистическое письмо», интересный образчик которого дает нам эта выдержка.