Напрасно дикость прикрывается социальной, общественной и даже светской внешностью — она сквозит везде в произведениях писателя. Вооруженные друг против друга и лишенные нравственной свободы, его герои жгут, грабят и насилуют; они убивают по самому пустячному поводу, убивают, как природа, из физической потребности и удовольствия. Правда, иногда осторожность удерживает их от преступления, но тогда — сколько тонких ухищрений, чтобы получить добычу, не столкнувшись с законом! Все умственный багаж, все достигнутое человечеством употребляется на то, чтобы обходить законы, изобретенные им же.
Все же эти люди мечтают о любви! — «Ложь, — отвечает Мопассан, — то, что вы называете любовью — не что иное, как ловушка, устроенная природой с целью продолжения рода». Женщина взяла на себя обязанность заманивать нас туда, женщина, — «вечная, бессмертная проститутка, бессознательная и безмятежная, которая без отвращения отдает свое тело, так как оно — товар любви». Ее греховные, нечистые глаза, горящие желанием нравиться, чаруют нас, «она овладевает нами жестоким, упорным, болезненным образом». И человечество навсегда останется таким. Ничто не улучшит его — ни религии, ни «так называемые бессмертные принципы», ни великодушные утопии. Прогресс — детский самообман, и наука лжет. Не провозгласила ли она безапелляционно всемогущество наследственности? Но попробуйте со дня рождения предоставить собственной судьбе отпрысков старинных, добродетельных и культурных семей, замешайте, пустите в безымянную толпу потомка мыслителя или праведника: примитивная дикость затопчет в грязь «переданное» благородство и унаследованную утонченность. Из этого избранного и высшего семени она вырастит шута, животное, алкоголика, проститутку, отцеубийцу. Ужасный факт, приводящий на ум греческий фатум. В шести новеллах, написанных с большими промежутками, автор возвращается к этому вопросу, чтобы противопоставить его теориям современных психологов и приверженцев экспериментального романа.
Несчастье появилось на земле одновременно с жизнью, и Мопассан показывает нам зловещую процессию смертных с плотью, измученной нищетой и болезнью, порабощенной страстями и аппетитами. На лице каждого написаны героические или смешные муки существования, изменить которое он не в силах и в котором к тому же ничего не понимает. Тем не менее каждый из них, мужчины и женщины, носит в сердце безумную надежду. В своем рабочем кабинете Мопассан всегда имел перед глазами шедевр Родена — Химеру с коротким носом, злым лбом, сближенными глазами, разрезающую воздух крепкой грудью и влачащей за собой несчастного, корчащегося в муках. Читая произведения новеллиста, я всегда вспоминал ее беспощадно-жестокое лицо. Это она разбила вашу жизнь, увлекая вас в своем безумном стремлении к лживому идеалу, сказочной стране несбыточной мечты — вас, бедные, жалкие, нежные души, тетя Лизон и мисс Гарриэт, Клошет и Жюли Ромен, мадемуазель Перл и тебя, маленькая Шали!
В этой жизни, где мы кружимся, как мухи в графине, случается только «худшее»; ничто не заслуживает привязанности или любви. Мы не должны ожидать никакой радости от людей, окружающих нас, дурных или беспомощных, и мы не в силах ни исправить их, ни помочь им. Всякий труд тяготит и разочаровывает, всякое увлечение мыслью — тщеславно и мелочно. Глупая гордость людей порождает плачевное честолюбие и вводит бессмысленную иерархию в организацию общества… Мопассан не позирует, исповедуя этот дикий нигилизм, он подчиняет ему все свои слова, все свои поступки. В своем отрицании жизни он высмеивает собственные усилия и собственный труд, презрительно относится к славе и похвалам. Но приведем его собственные слова:
«Все в жизни мне почти одинаково безразлично — мужчины, женщины, события. В этом заключается мое вероисповедание; прибавлю, и вы этому не поверите, что я дорожу собой не более чем другими. Все распадается на скуку, шутовство и несчастье. Я все воспринимаю с равнодушием. Я провожу две трети моей жизни в глубочайшей скуке. Я употребляю третью треть, чтобы писать строчки, которые продаю как можно дороже, жалея, что приходится заниматься этим отвратительным ремеслом».
(Из письма к Марии Башкирцевой).
И в позднейшем письме:
«У меня нет склонности, от которой бы я не мог отказаться по моей воле, желания, до которого мне было бы дело, надежды, которая не вызывала бы у меня смеха или улыбки. Я спрашиваю себя, почему я двигаюсь, почему еду туда или сюда, почему налагаю на себя отвратительную обязанность зарабатывать деньги, если меня не забавляет тратить их».