Ги поступил в семинарию в Ивето. Он чувствовал себя очень несчастным, совсем не будучи подготовленным к дисциплине и отсутствию свободы передвижения. О резвых проделках в Этрета остались лишь воспоминания. Многим известно, что представляла собой в то время семинария в Ивето, эта «цитадель нормандского духа»[44], где встречались сыновья богатых землевладельцев и местных аристократов; они поступали туда, чтобы изучать латынь, некоторые из искреннего стремления к священническому званию, а большинство — с целью избежать воинской повинности; там все усваивали особые манеры и произношение, которые сохранялись у них, по-видимому, на всю жизнь, и по которым много лет спустя они узнавали друг Друга.
Ги де Мопассан, однако, избежал этого отпечатка, и семинария, откуда он не раз пытался бежать и откуда его, наконец, исключили, не оказала решительно никакого влияния на склад его ума и характера. Все тяготило его, все в этом доме было ему враждебно, а больше всего его независимой натуре был ненавистен интернат. Он с сожалением вспоминал свои прогулки по морю, своих друзей-рыбаков. Недаром ухитрялся он прихварывать, чтобы получать дополнительные отпуска; но едва он возвращался в Этрета, как здоровье его восстанавливалось[45]. Товарищи его, большей частью вульгарные, часто смешные малые, были ему антипатичны, и он вымещал на них школьные неприятности, отрабатывая свое остроумие[46]. Ги не щадил и учителей: однажды он забавлялся тем, что изображал перед остальными учениками лекцию профессора богословия, живописавшего им муки в аду[47]. И все же, дисциплина священников и нравы духовенства парализовали его грубоватую откровенность. Душа его была далека от религии; нетрудно проследить по его произведениям, вплоть до последних трех лет его жизни, успехи непримиримого рационализма, с которым его мать никогда не старалась бороться. Сама она, впрочем, отличалась в этих вопросах широтой взглядов, и ей приписывают некоторые слова, от которых не отказался бы и ее сын[48]. Что же касается Ги, то друзья приводят следующее его признание:
«Насколько я себя помню, я не могу сказать, чтобы когда-нибудь был покорным в этом отношении. Когда я был ребенком, религиозные обряды и формы церемоний меня оскорбляли. Я видел в них только смешную сторону».[49]
Это заявление находится, однако, в противоречии с воспоминаниями г-жи де Мопассан о первом причастии Ги[50]; он исповедовался, по ее словам, с жаром и по-детски гордился искусством и тактичностью своих ответов архиепископу Руанскому, задававшему ему вопросы из катехизиса.
Как ни посмотришь на этот юношеский кризис мировоззрения, несомненно, однако, то, что явное несходство настроений ребенка и его духовных наставников ускорило уход Ги из семинарии. Он еще не успел окончить и второго класса, как был безжалостно изгнан из заведения, к великой своей радости, благодаря обстоятельств, которые небезынтересно припомнить.
В виде утешения в монастырской жизни, на которую он был обречен, молодой Ги принялся сочинять стихи: он исписал несколько тетрадей стихотворениями на разные случаи, и эти тетради впоследствии были найдены его матерью и свято сохранены. Некоторые из стихотворений были напечатаны. Иные из них не лишены красоты; не раз цитировалось, например, стихотворение, начинающееся так: «Жизнь — след от корабля, что отплывает вдаль…» В нем в нескольких точных образах развивается не самая оригинальная мысль.
Без сомнения, эти школьные стихотворения ничего не прибавляют к славе писателя, но они сыграли в его жизни определенную роль, и одному из них он даже обязан своим освобождением из семинарии. Он написал длинное послание в октавах, посвятил его кузине, только что вышедшей замуж, и сумел вплести в поздравления, не лишенные грусти, горячее осуждение «одинокого монастыря, стихарей и ряс»[51]. Стихи были перехвачены; правда, молодой поэт и не думал скрывать их. Трудно сказать, что особенно шокировало в послании, — преждевременная ли чувственность автора[52], или выходка, довольно, впрочем, невинная, против порядков семинарии; тем не менее, директор поспешил воспользоваться предлогом, чтобы отделаться от непокорного и беспокойного ученика. Он распорядился отправить его домой.
Мальчик был в восторге, и мать совсем не сердилась. Она позволила сыну вернуться к любимому образу жизни, насладиться вновь обретенной свободой, возобновить свои прогулки, мечты и игры; но следующей осенью она определила его в Руанскую гимназию.
52
А. Бриссон употребляет слово «развращенность»; оно кажется нам несколько преувеличенным.