Так я стал писать кннжку «Накоротке со вселенной». Но меня все время отвлекал Внук Брэма, которому не терпелось комментировать биологические статьи. В результате, начиная писать о созвездии Зайца, я кончал обычным зайцем, а Большая Медведица у меня почему-то впадала в спячку. Внук Брэма торжествовал.
— Я в детстве любил сказки о животных, но потом я понял, что в них много выдуманного, — делился со мной Внук Брэма. — Почему в сказках заяц считается трусом? Только потому, что он использует ноги для обороны, а не для нападения? А ведь вы знаете, эти ноги иногда побеждают даже орла, когда заяц вынужден вступить с орлом в единоборство. Да, заяц проявляет чудеса храбрости, когда у него нет возможности проявить трусость. Просто его обычная позиция — это позиция обороны, а не нападения. Обороны при помощи бегства.
От зайца Внук Брэма перешел к ослу, известному своей сказочной глупостью, и сообщил, что осел, как утверждает наука, очень умное животное. Правда, дикий осел. А глуп — домашний осел. Однако науке пока еще неизвестно: то ли он поглупел оттого, что его одомашнили, то ли одомашнили только самых глупых ослов.
— Свинью сказки тоже представляют недалекой и ограниченной, — продолжал Внук Брэма развенчивать свои детские увлечения. — Я вот все думал: почему ее считают ограниченной? Может быть, потому, что она не может понять простой истины: чем скорее растолстеешь, тем скорее помрешь? Да, свинья толстеет не по разуму, и это кончается для нее трагично. Но разве она одна толстеет себе во вред? И разве — можно спросить у тех, кто толстеет себе во вред, — разве это свидетельство ограниченности? А между тем на одном из конкурсов на сообразительность свинья заняла четвертое место, опередив даже собаку.[2]
Внук Брэма считал, что сказки о животных слишком далеко ушли от действительности и настала пора их вернуть, подчинить фантазию научным данным.
— А не станут ли сказки от этого скучней?
— Ну что вы! Они станут еще остроумней! Ведь природа, вы знаете, в достаточной степени остроумна, хотя у нее никогда не бывает бесцельного юмора. Вот допустим: краб кроит себе костюм. Это смешно? Смешно. Но это не пустая шутка природы, потому что крабу нужен костюм в целях маскировки. Или: крокодилята, еще находясь в яйце, зовут своих матерей. Это тоже имеет смысл: в своей кровожадной повседневности крокодилицы не должны забывать о потомстве.
Да, природа ничего не сочиняет, но многое рассказывает… И плывут речные угри через океан в далекое и удивительное Саргассово море, и плывут молодые кайманы на своих гиацинтовых островах, и летит на север розовая чайка, в то время как другие птицы спешат улететь на юг… И живет где-то синяя птица, тоже реальность, а не фантазия — птица из семейства дроздовых, из отряда воробьиных, надотряда типичных птиц… Синяя птица — типичная птица, и ее можно встретить, если хорошо поискать. Если не испугаться высоких гор, острых скал и глубоких ущелий, — синяя птица живет в труднодоступных местах, путь за синей птицей не прост, даже если синяя птица — из простого семейства дроздовых.
Книжка «Накоротке со вселенной» подвигалась медленно: я никак не мог вырваться во вселенную за всеми этими земными делами. Животный мир Земли прочно меня держал, и в нем все явственнее проступали черты человеческие — именно те черты, которые делают научный факт интересным литературе.
Так была написана эта книжка.
Но книжку мало написать, ей еще надо придумать название.
На помощь пришел мой старый, испытанный друг — Внук Архимеда. Видимо, заботясь о том, чтобы книжка не ограничивалась миром животных, а впоследствии была распространена на другие науки, он предложил всеобъемлющее, хотя и загадочное название: «БИФЫ».
— Что такое БИФЫ?
— Слово БИФ, — пояснил Внук Архимеда, — происходит от слова БИТ, обозначающего в науке единицу информации. Замена всего лишь одной буквы придает этому научному термину дополнительное значение, и теперьего следует понимать как единицу Информации и Фантазии. В качестве литературного жанра БИФ не следует путать с МИФОМ, поскольку своими корнями он уходит не в историю, а в естественные науки. Соединяя единицу научной информации с единицей информации фантастической, БИФ рождается сам, неся в себе уже две единицы.
Такое объяснение показалось мне убедительным, и я отметил, что у Внука Архимеда выработался вполне научный стиль. Время идет, и внуки превращаются в дедушек…
Но дать книжке название «БИФЫ» я все же не решился. Я вспомнил о розовой чайке, летящей к полюсу, о молодых кайманах, уплывающих на гиацинтовых островах, и подумал, что им не захочется никуда ни плыть, ни лететь, если книжка будет называться так сухо и невыразительно: «БИФЫ».
Поэтому я назвал книжку «Гиацинтовые острова», — пусть уж на меня не обижается Внук Архимеда и пусть не обижаются внуки других ученых, а также сами ученые. Но где только было возможно, я старался придерживаться и научной аргументации, и научного стиля и не жертвовать научными истинами ради всем известных простых человеческих истин.
В ЭТОМ ОГРОМНОМ МИРЕ
В ЭТОМ ОГРОМНОМ МИРЕ
(Трактат)
Если пустить земной камешек по вселенной, то он испытает немало радостей и разочарований. Вдруг на какой-нибудь далекой планете или звезде выяснится, что вес его составляет несколько тонн (не несколько граммов, как было у него на Земле, а несколько тонн, — вот где по-настоящему его оценили!). Но зато на другой планете или звезде камешек будет весить несколько миллиграммов. Где же истина?
Камешку может показаться, что истина там, где вес его измеряется тоннами, и он будет возмущаться порядками тех планет, на которых у него отобрали последние граммы. Но где истина, он все равно не поймет, потому что будет измерять ее только собственным весом.
И не станет камешек гигантом в мире звезд, он не станет даже карликом в мире звезд, поскольку у звезд хватает своих и гигантов, и карликов.[3]
Да, среди звезд, как это ни парадоксально, встречаются не только гиганты, но и карлики, и даже карликов значительно больше, чем гигантов. Конечно, быть гигантом среди карликов нелегко, но еще тяжелей быть карликом среди гигантов, маленькой звездочкой среди огромных светил.
Белым карликам, маленьким белым звездочкам, приходится особенно тяжело: каждый камешек на них весит тонну. А скала? А гора?
В этом есть большая несправедливость. Огромным звездам, которым любая ноша легка, достается ничтожный груз (тот же камешек весит там миллиграммы), а вся тяжесть выпадает на долю маленького белого карлика. И жизни на нем нет никакой, потому что каждая жизнь на нем весила бы тысячи тонн (если б могла существовать, находясь в расплавленном состоянии).
А ведь когда-то и карлик был огромной звездой. Огромной рыжей звездой — это он с годами так побелел и сжался. И теперь ему все тяжело — даже простой камешек. Но если взять во внимание не габариты, а самую сущность, удельный вес, — о, по своему удельному весу белый карлик настоящий гигант, тогда как любой гигант по своему удельному весу — карлик.[4]
Наше Солнце тоже является карликом, хотя с Земли оно кажется нам самой яркой звездой. Потому что все другие звезды не только далекие, но и чужие. А много ли света даст чужая звезда? Возьмите Сириус: самая яркая звезда, но много ли Земле от него света? В десять миллиардов раз меньше, чем от нашего, пусть не слишком яркого Солнца. И все звезды вместе взятые дают Земле света в сто миллионов раз меньше единственной нашей звезды, которую мы называем Солнцем. И никакую другую звезду мы Солнцем не назовем.
2
4