— Так и знал, — ворчливо сказал профессор. — Все смеются. А для меня здесь ничего смешного нет.
— Простите, — ответил Муратов. — Я не хотел вас обидеть. Но вы должны согласиться, что все это не только непонятно, но и немного смешно. Подобные причуды взрослого человека, да еще космонавта, просто нелепы. Но ничего, это дело поправимое.
— Не понимаю вас.
— Просто с Гианэей никто никогда не говорил на эту тему. Ей надо объяснить, что она напрасно обижает людей. Видимо, ей самой это не приходит в голову. Я постараюсь это сделать.
— Вы думаете, она прислушается к вашим словам?
— Надеюсь.
— А я сомневаюсь. Антипатия Гианэи к людям небольшого роста, по-видимому, имеет какую-то причину. Это не причуда, как вы сказали, а что-то совсем другое, более глубокое и сильное. Это у нее в крови.
— Вот именно. И ей надо сказать, что она находится на Земле, а не у себя на родине. Она должна понять, что люди Земли, высокого они роста или низкого, равноценны. И что ей не следует переносить на Землю обычаи… — Муратов вдруг осекся. — Послушайте, — сказал он, — ведь из этого факта можно сделать интересный вывод. Как это никому не пришло в голову? Если все соплеменники Гианэи такого же роста, как она сама, то откуда же могла возникнуть ее антипатия?
— Совершенно верно изволите говорить, — сказал Болотников. — И я уже много думал об этом. Совершенно ясно, что население ее планеты делится на два различных типа: одни — высокие, другие — низкие. И те, кто высокого роста, презрительно относятся к низкорослым. Может быть, низкорослые — дикари.
— Дикари? На планете, где высоко развита техника межзвездных полетов?
— Ну и что же? Прошу прощения, но вы не логичны. А разве у нас, на Земле, техника на низком уровне? А люди разве на одном? Разве у нас нет народов, только начинающих приобщаться к культуре? А в Южной Америке, а в Австралии, а на островах Тихого океана?
— Но мы же не презираем их.
— Вот в том-то и дело. Тут и разница.
— Да, — задумчиво сказал Муратов. — Если вы правы, Николай… простите, Николай Адамович, то ваши слова наводят на неприятные мысли.
Болотников кивнул головой.
— Верно, — сказал он, — очень неприятные. Презрение, а поведение Гианэи по отношению к таким, как я, нельзя квалифицировать иначе, как словом «презрение», могло возникнуть только от сознания превосходства. Источник поведения Гианэи в том, что на их планете существует разделение общества на господ и рабов.
«Явиться перед нами госпожой, — вот ее цель», — вспомнил Муратов слова Легерье.
— Не слишком ли сильно? — нерешительно спросил он, в душе соглашаясь с выводом профессора.
— Рад был бы ошибиться, — ответил Болотников. «Легерье высокого роста, — думал Муратов, — а я еще выше. Стоун очень высокий, Марина гораздо выше среднего женского роста. Все, кого Гианэя удостаивает своим вниманием, одинаковы в этом отношении. Неужели Болотников прав? Но это же дико! После этого сама Гианэя — дикарь».
— Рабовладельческий строй и космические полеты, — сказал он вслух, — несовместимо! Но в ваших словах несомненно есть какая-то доля истины. Но мне кажется, дело гораздо сложнее и тоньше. Об этом стоит подумать.
— Подумайте, — добродушно ответил профессор, — это всегда полезно.
Муратов приехал в Полтаву утром, в день прилета Шестой лунной экспедиции, опоздав на один день против намеченного им срока. Он хотел встретить экспедицию потому, что в ее составе находился Сергей, а Муратов давно не видел друга юности и соскучился по нему.
Верный своему обещанию, он тотчас же разыскал Болотникова, который очень обрадовался его приходу.
На вопрос, познакомился ли он с Гианэей, как хотел, профессор обиженно ответил, что Марина сделала попытку их познакомить, но Гианэя повернулась спиной и даже не ответила на приветствие. Оскорбленный Болотников тотчас же отошел от нее.
Он был очень маленького роста, и странная антипатия Гианэи проявилась во всем «блеске».
Такая упорная «невоспитанность» была трудно объяснима, тем более, что во всем остальном Гианэя держала себя скромно и вежливо. Она уже полтора года находилась на Земле и давно могла понять, что здесь нет ни «господ», ни «рабов». Для этого требовалась элементарная, самая поверхностная наблюдательность.
И тем не менее!..
Расставшись с Болотниковым, Муратов отправился к дому, в котором поселились Марина с Гианэей. Этот дом не трудно было найти, — весь город знал, где остановилась гостья из космоса.
Не без волнения подошел Муратов к двери. Как встретит его Гианэя? Может быть, ее обидело упорное нежелание Муратова увидеться с ней? И в самом деле, не было никаких причин, оправдывающих его упорство. Гианэя привыкла, что ее желания тотчас же исполнялись.
Он постучал, так как нигде не увидел кнопки звонка. Но ответа не последовало. Немного подождав, Муратов толкнул дверь и вошел.
В доме никого не было.
В столовой он увидел неубранные следы завтрака. Очевидно, обе девушки торопились. Тут же лежала записка, написанная рукой Марины.
Муратов прочел:
«Милый Витя! Если ты зайдешь к нам и не застанешь, то мы уехали в Селену. Гианэя хочет осмотреть город. Увидимся на ракетодроме».
Подписи не было.
Муратов с досадой бросил записку. Ему хотелось, чтобы первый разговор с Гианэей состоялся без свидетелей, а на ракетодроме, в толпе…
— Если ты зайдешь, то мы уехали, — раздраженно повторил он слова записки. — Лингвистка, называется!
Хорошо знакомая манера сестры, писавшей письма, словно нарочно, вопреки правилам грамматики, сейчас почему-то разозлила его.
Он вышел из дома. Но, пройдя несколько шагов, остановился и… повернул обратно.
Как это часто бывает, он вдруг вспомнил, что видел там, на столе, не только записку сестры, но и какой-то рисунок, который тогда не привлек его внимания, а сейчас внезапно возник в памяти. Что-то очень знакомое было в этом рисунке.
Снова войдя в ту же комнату, Муратов подошел к с голу.
Память не обманула. Там лежал открытый альбом, видимо, принадлежавший Гианэе.
Муратов не счел себя вправе рассматривать весь альбом. Было неизвестно, понравится ли это Гианэе. Но открытую страницу он имел право посмотреть. Ведь Гианэя, конечно, знала, что он может зайти в их отсутствие.
На плотном листе карандашом был нанесен пейзаж Гермеса. Мрачные скалы, звездное небо и край диска обсерватории. На переднем плане человек в скафандре держал на руках другого человека. Судя по кубической форме шлема, этот другой была сама Гианэя. Был изображен момент, когда он, Муратов, вынес Гианэю из выходной камеры обсерватории, чтобы перенести ее на флагманский звездолет эскадрильи.
Рисунок был мастерски выполнен. Муратов узнал черты своего лица, видные сквозь «стекло» шлема.
«У нее прекрасная память, — подумал Муратов, — ведь прошло полтора года с тех пор».
Было очевидно, что Гианэя рисовала недавно, может быть, даже сегодня. Значит, она думала о нем, ожидала его прихода. И, вполне возможно, намеренно оставила альбом открытым на этой странице. Она хотела, чтобы он увидел рисунок.
«Я думаю о вас и хочу вас видеть» — так можно было понять это, если бы речь шла о земной женщине. Но у Гианэи были иные представления, иные привычки. Мотивы ее поступков не всегда были понятны.
«Кто ее знает, — думал Муратов. — Может быть, это означает как раз обратное: „Не хочу вас видеть, не забыла нанесенного оскорбления“. Или что-нибудь другое, о чем и догадаться нельзя».
Он в нерешительности держал в руках альбом. Если Гианэя нарисовала этот эпизод по памяти, то она могла вспомнить и запечатлеть другое. Больше половины альбома было заполнено. А что, если она рисовала виды своей родины?
У Муратова задрожали руки. Стоит перевернуть страницу, и, может быть, он увидит то, чего никогда не видели человеческие глаза.
Марина говорила, что Гианэя часто рисует, но никогда не показывает своих рисунков.
Искушение было велико.
Но все же Муратов поборол жгучее любопытство и положил альбом на прежнее место.