Флор Федорович лежит на самом дне угольно-непроницаемой ночи. Тихая, но сверляще-надоедливая боль не позволяет заснуть, а может, кажется, что виной боль. Не спится — вот и вся недолга.
Он задремывает, снова приходит в себя, а теперь лежит вот и глазеет на темноту, что так черна над ним.
Флор подумал: «Черна» — и тут же добавил: «Обволакивающе черна».
Он видит себя со стороны: ничего вдохновляющего. Бледный измятый человек с черной бородкой, воспаленные глаза, широкие плечи и впалый живот. Ему отвратителен этот тип с его именем. Он до предела набит ужасом и прочими душевными гадостями. Один ноющий во всем его существе ужас.
Нет, это не ужас перед пулей или расправой, хотя в них ничего радостного нет. Он проходил по самой черте небытия и знает: ничего хорошего. Лучше сразу лечь, не успев сообразить, что же стряслось.
А в общем, он не против пожить. Он не устал жить.
Флор Федорович прилежно считывает с темноты, что под глазами и лбом, свои мысли — они горячие: лоб от них словно обожжен.
«За ночь проходит целая жизнь. Я вырастаю, борюсь и умираю.
Как же мучительно длинны эти ночи! Что за жизни умещаются в эти часы наедине с собой!..»
Муторно на душе у бывшего председателя Политцентра. Хоть привязывай камень — и в омут. Все, что было дорого, ради чего жил, — отнято. Нет республики эсеров! Не будет! Такой шанс имелся только у Керенского. Только подумать: республика социалистов-революционеров, крестьянская правда!.. Впустую жизнь…
Господи, куда приткнуться? Где, как освободиться от боли?
Не душа, а нарыв. И дергает болью, как нарыв. Нарыв…
Зверь ночи пытает Федоровича.
Помните воспоминания А. Ф. Кони о встрече с Беляевым — «Синьор Беляев»?
Александр Федорович познакомился с Беляевым в Неаполе осенью 1873 г. Беляев когда-то был крепостным князя К. — помещика Тульской губернии. Отец мальчика был деревенским старостой. Когда мальчику исполнилось двенадцать, барин велел прислать его к себе на службу в дворню. Повыла матушка, а что делать?..
Больше Беляев родителей не видел, вроде как осиротел.
Барин определил Беляшу в казачки. Дело нехитрое: подавать господину трубку, бегать за разной мелочью, а в промежутках дремать под дверью.
Спустя два года барин распорядился отправить мальчишку в Яр (знаменитый загородный ресторан), что за Тверской. Выучился Беляев поварскому искусству, особенно мастерски готовил Пожарские котлеты.
А потом опять угодил к князю в казачки.
Как-то пришла барину фантазия отдать подростка к немцу Карлу Ивановичу на Кузнецкий мост учиться «меднокотельному мастерству». За долгих четыре года Беляев овладел ремеслом, да так, что Карл Иванович решил отдать за него свою дочь, а с нею — и все дело («Русая была. И коса — огромадная! Полюбились мы друг другу…»).
Три тысячи ассигнациями предлагал князю Карл Иванович, а не дал тот вольную Беляеву. И наоборот, взял с собой за границу: а пусть поприслуживает, ишь мастер выискался!..
Лупил он юношу всю дорогу нещадно. Французы потешались над Беляшей: человек, а дает себя бить, ровно скотина.
Беляев и сообразил: негоже это, нет такого закона — бить в здешних землях. И когда барин замахнулся — перехватил его руку и молвил: «…драться вы прекратите, потому — Париж виден!..»
И в самом деле, в Париже такое давно уже не проходит.
Князь и перестал на него поднимать руку. Что поделаешь, «Париж виден»!
И в Италии князь бить своего крепостного по-прежнему не осмеливался, зато волю языку давал. Какие только бранные слова не сыпались на Беляшу!
Важный чин из российского посольства, послушав выражения князя, посоветовал юноше уйти в посольство, поскольку в здешних землях порядки другие.
Беляев тотчас собрал вещички — и в посольство: мол, назад к князю не вернусь — бьет, сквернословит.
А тот — за ним в посольство. И вышел у князя разговор с послом, после которого он как бы забыл навсегда о своем крепостном, ровно и не водился такой.
Сметливый, мастер на все руки, скоро овладевший и французским, и итальянским, Беляев составил себе скромное состояние, обзавелся семьей.
Уже многие годы прошли, когда Беляева позвали в посольство поспособствовать в починке экипажа Николая Первого, гостил тогда он в Италии. Слава о Беляеве как переводчике укоренилась в тамошних местах, а с экипажем работали итальянцы, надо было переводить.
Вот так, переводя и сам пособляя, и столкнулся Беляев с самим Николаем Павловичем.