«…Была расстреляна, повешена, замучена, живыми зарыта в землю не одна сотня тысяч лиц, принадлежащих к трудящимся. По официальному сообщению, в одной Екатеринбуржской губернии «колчаковскими властями» расстреляно минимум 25 тыс. В одних Кизеловских копях расстреляно и заживо погребено около 8 тыс.; в Тагильском и Надеждинском районах расстрелянных и замученных — около 10 тыс.; в Екатеринбуржском и других уездах — не менее 8 тыс. Перепорото около 10 % двухмиллионного населения. Пороли мужчин, женщин, детей. Разорена вся беднота и все сочувствующие Советской власти…»
В обвинительном заключении, составленном профессором Гойх-баргом, сообщалось:
«…Устраиваются специальные карательные экспедиции, где в экзекуции населения особенно отличаются приближенные, любимцы Колчака, помогающие ему стать самодержцем, — Волков, Красильников… Особенно много пострадало восставших и случайных жертв — стариков, женщин и детей — в селе Мариинке ввиду отданного генералом Волковым приказания: большевиков расстреливать, имущество конфисковывать в казну, а дома их сжигать. Ворвавшиеся в Мариинку солдаты отряда капитана Ванягина сами определяли виновных, расстреливали их, бросали бомбы в дома, сжигая их, выбрасывали семьи расстрелянных на улицу и отбирали у них все. Сгорело тогда свыше 60 домов, погибло около двух тысяч человек. Это было в одном селе…»
Самыми важными (по преступлениям) среди подсудимых оказались:
Червен-Водали — кадет, заместитель председателя Совета Министров колчаковского правительства;
Клафтон — кадет, директор печати при Верховном Правителе; Шумиловский — меньшевик, министр труда;
Ларионов — беспартийный, товарищ министра путей сообщения; Морозов — беспартийный, министр юстиции;
Новомбергский — беспартийный, профессор, товарищ министра;
Преображенский — эсер, министр просвещения;
Хреновский — беспартийный, товарищ министра финансов;
Краснов — беспартийный, государственный контролер (однофамилец атамана Краснова);
Жуковский — беспартийный, товарищ министра иностранных дел…
Червен-Водали, Клафтон, Шумиловский, Ларионов сохраняли связи с контрреволюцией вплоть до ареста — революционный трибунал приговорил их к расстрелу.
Шестеро подсудимых осуждены на пожизненное заключение, остальные приговорены к различным срокам.
Несколько позже в Омске были расстреляны генералы колчаковской армии из захваченных в плен, которых раньше не пустили в расход в чека.
Усидчиво распутывает скоропись Федоровича старший следователь отдела ГПУ: четыре толстые дневниковые тетради. И не читает, а вгрызается в каждое слово. Ах ты, паскуда эсеровская!
Дневник вести порешил Три Фэ с февраля 1919-го, «запрежде» не смел — конспирация исключала. А тогда надежно лег на дно.
Выписал старший следователь на листок сбоку: «Аллее капут» — выяснить, что за хреновина. У него уже целый свод Флоровых словечек: слева, у гипсового бюстика Ильича, цельная стопка. Контра гунявая!
«Чекушка» — наткнулся на столь знакомое словечко, поморщился, отчеркнул. Подумал: «Как же нас ненавидят и боятся, а мы только для них живем и себя не щадим».
Посидел не читая. Прикидывал заботы на сегодня. Опять опоздает домой. Опять Надя без кино, давно просит… Хорошо у него с ней, скоро ребеночек. Теща скоро приедет, пусть спит на кухне…
Еще недавно не сомневались: после Гражданской войны на сокращение пойдет работа, а тут такой размах! Расширяются отделы, новые создаются. Еще, кажется, вчера личный состав губчека… тьфу, ГПУ, был вдвое меньше, а и нынешний уже не справляется. Сколько же мрази на земле!..
И подвинул тетрадь поближе.
Опять о любви! Мать его, в такие-то лета!.. Надо запросить архив. Может, у нас и проходил кто из Струнниковых. Шутка сказать: сестрица колчаковского полковника!..
Разумеется, в дневниках и на толичку не было ничего интимного, не доверял людям Федорович. Даже если бы грянуло всеобщее благоденствие — все равно не стал бы писать. И уж, естественно, ни словечка о Тимиревой. Только одна фраза: «Голубка с поломанным крылышком поправилась и вчера улетела». Не Бог весть какая конспирация, а сработала: пробежал взглядом старший следователь — пустое место для него. Решил: очередная шлюха. Не прочь мужик «ударить по рубцу»…
А за словами — целая жизнь, горе, любовь к сыну: может, даст утешение сердцу. Было ведь Анне Васильевне весной 1920-го двадцать восемь, вернее, должно было исполниться. Только-только человек начинает соображать, что к чему. А тут… пустырь… вся жизнь уперлась в тупик. Бери и вешайся на волосах…