С мрачным любопытством распутывает старший следователь чащобу букв. С конца января 1920-го что ни запись — махровая контрреволюция. Кобелина эсеровская! Тут на десять вышаков[167] за глаза хватит. Нет, пора за доклад. Пусть Гайдар кладет резолюцию.
Поработал с полчаса. В кабинет дергались, два раза стучались, но он заперся и не подавал виду, что есть. Иначе работать не дадут. Встал, отомкнул дверь. Закурил, прохаживаясь и пользуясь заслуженным отдыхом. Хорошо, дожди налетели, а так бы испекся от жары. Весну без перехода сменил зной. Сидишь в этой комнатушке и потом исходишь… Вон галифе к заднице прилипло. И расстроился, когда припомнил утреннее хождение в сортир: опять стену разрисовали! Служебный сортир (с неделю, как отремонтировали) — только для работников ГПУ и охраны внутренней тюрьмы, а что делается: вся стена в пятнах краски, не успевают замазывать непристойности.
Давеча замазали стишок, дай Бог памяти…
А дальше такие вирши, мать честная! Да что ж это?!
Нынче ухитрились штыком процарапать, тьфу, срам: «Сиськи по пуду — работать не буду!»
И такой картинкой снабдили!.. Не, краской не обойдешься: придется щекатурить. Прокорябали цельные борозды, мать их! Да это что… детские шалости, так… завиточки и кудряшки. Обычно же о-го-го! Аж до пяток прожигает! Ну змеи! И где только обучаются. Ну изобразят!
Высшая мера наказания, то есть смертная казнь.
И вспомнил: проходила по делу Замкова. Особа… Допрашиваешь — и не по себе. Такие титьки, аж в глотке пересыхает! Явление! Ребята заходили позырить — и было на что. Здоровенные — и не виснут! Аж кофта лопается, а ведь без лифчика. Факт, без лифчика! Ночью забрали, прямо из постели. И не сказать чтоб жирная. От природы удались. Соски с вишню — сквозь кофту сигналят, аж руки трясутся, когда протокол заполняешь… Пощупать бы… наверное, туго, радостно… До греха могла довести. Ночью разложу Надю — свою законную, — а представляю эти штуковины. Вот ее бы, а!.. И такой — Гайдар определил вышак! На кой?! Она случайный элемент в том деле, ну пусть посидела бы пяток лет… Пригробили тетю, тридцать шесть ей по метрике… Дай Бог памяти… Ключникова… Марфа… Отчество не вспомню… сколько их!.. Да-а… подвесил Господь… Марфа прелестница…
Просвещай личный состав, не просвещай, а, видно, надо ловить этих «художников». Ловить — и учить! Общие внушения не действуют… Что ж это, как шпана уголовная, ничем не лучше: один, выходит, взгляд на мир. Это что ж получается у людей в голове! Так и будем строить новые отношения на похабщине?.. На колени бы посадить Марфу Ключникову, чтоб к тебе лицом. Кофточку, там прочие пуговки расстегнуть и…
Старший следователь задохнулся от избытка чувств, встал, походил, снова сел и так же, как когда-то Чудновский, черкнул для памяти: «Установить скрытое наблюдение за нужником с захождением для установления факта хулиганского действия всякий раз после оправки любого из личного состава, кроме товарищей Щипачева, Уездина, Шабалина и Егоркина как руководящих и вполне сознательных товарищей».
Что тут рядить, оставил нам капитализм с Николашкой разврат. Тут делов… но справимся — так Ленин учил! Все родимые пятна капитализма сотрем и замоем. Ведь всякий знает: деньгами владели подлецы и прохвосты, недоумки разные. И вот эти отбросы рода человеческого командовали Россией и до сих пор командуют миром…
«К 20-летию ВЧК-ОГПУ-НКВД
…СНК СССР и ЦК ВКП(б) желают работникам и бойцам НКВД полных успехов в их работе по искоренению врагов народа.
Да зравствует НКВД, карающая рука советского народа!»
Шел 1938 год. Уже давно истлел Федорович: кости в братской могиле да череп с дыркой в затылке. Земное бытие.
Эх, Россия…
Наладилась ты губить тех, кто прикипел к тебе и служит сердцем — не карманом или чином.
То отказываешься от них, то зарываешь живьем…
Дай хоть дыхнуть, взглянуть напоследок в небо, ослепнуть от солнца — чистого солнца, не загаженного предательством и корыстью.
А теперь… кончай!
Знаменитый русский художник Юрий Павлович Анненков, описывая свою дачу (можно сказать, родовое гнездо), вспоминает следы, оставленные отрядом Красной Гвардии.
На даче бывали Ленин, Вера Фигнер, Горький, Блок, Маяковский, Есенин и десятки других людей — украшение России.
«Мой куоккальский дом, где Есенин провел ночь нашей первой встречи, постигла несколько позже та же участь. В 1918 году, после бегства красной гвардии из Финляндии, я пробрался в Куоккалу (это еще было возможно), чтобы взглянуть на свой дом. Была зима. В горностаевой снеговой пышности торчал на его месте жалкий урод — бревенчатый сруб с развороченной крышей, с выбитыми окнами, с черными дырами вместо дверей. Обледенелые горы человеческих испражнений покрывали пол. По стенам почти до потолка замерзшими струями желтела моча и еще не стерлись пометки углем: 2 арш. 2 верш., 2 арш. 5 верш., 2 арш. 10 верш… Победителем в этом своеобразном чемпионате красногвардейцев (личный состав упражнялся: кто сноровистее, тот и брызнет выше. — Ю. В.) оказался пулеметчик Матвей Глушков: он достиг 2 арш. 12 верш, в высоту.