— Приказ герцога. Ни одну лошадь нельзя оставлять на борту.
Проходивший мимо матрос услышал последнюю фразу. Он повернулся:
— Кто отдает такие приказы? — возмущенно воскликнул бородач. — Нам есть нечего. Лошадей хотя бы съели. Но нет! Выбрасывай в воду! Живую еду! Не повезло нам с адмиралом.
Когда матрос отошел подальше, де Лейва произнес:
— А ты говоришь, оставить. Не в море сбросили бы, так съели. Неизвестно, что хуже.
Антонио завернулся в плащ. Отчего его била дрожь, он уже не понимал: то ли от охватившего ужаса, то ли от адского холода. Скорее всего, от того и от другого.
Чувства притупились. Прошел шок первых дней. После гибели лошадей Антонио иногда ночами вскакивал от стоявшего в ушах непрекращающегося ржания, переходящего в сплошной стон и плач. Морда любимой лошади приближалась ближе, ближе… Когда ее большие глаза начинали смотреть с немым укором прямо в его, Антонио просыпался. Он садился на кровати, обхватив голову руками, раскачиваясь из стороны в сторону.
Но днем Антонио про лошадей не вспоминал. Он тенью ходил по каракке, натыкаясь на таких же, как он неприкаянных, покинутых людей. От холода пар шел изо рта. Потрескавшиеся губы забыли, что такое улыбка, не говоря уж про смех. Рваные, истлевшие рубашки и штаны не согревали, а чего-то потеплее у солдат и матросов не было. По сравнению с ними Антонио в своем неизменном плаще чувствовал, словно он закутан в меха. Хотя по правде говоря, толку от плаща было не много: за ночь он не просыхал до конца, на холоде покрываясь ледяной коркой. А под плащом у Антонио рубашки тоже прохудились. Единственным представлявшим ценность предметом одежды оставались крепкие сапоги.
Де Лейва из всех оставшихся сил пытался поддерживать друзей, собирая их в своей каюте. В прекрасной позолоченной посуде лежали прогорклые сухари, в бокалах плескалось прокисшее вино, скорее напоминавшее уксус. Никто не жаловался: лучше сухари, чем мясо, в котором копошатся черви. К тому же все знали, сухарей и тех осталось мало.
Но одно лишь присутствие де Лейвы поднимало настроение. Он рассказывал истории о своих былых походах, о том, как он выпутывался из разных передряг. Его слушали, забыв на время о безрадостном походе Несчастливой Армады, которому, к сожалению, не видно конца. Антонио в каюте задерживался дольше остальных. Он боялся засыпать и выжидал, пока хватало сил держать глаза открытыми. В конце концов он вставал, пошатываясь, брел к себе и проваливался в жуткий, липкий, неприятный сон.
Де Вилара пришлось из трюма выпустить: там плескалась вода, протекавшая в пробоины. Ее откачивали помпами, но полностью выкачать не удавалось никак. Заделанные паклей и смолой щели текли нещадно. Дона Риккардо поместили в его собственную каюту, не развязывая рук. Некоторые предлагали де Вилара отправить вслед за лошадьми.
— Кормить предателя хуже, чем кормить лошадь, — ругался брат дона Алонсо, — зачем его здесь держать? Толку никакого.
Де Лейва придерживался иного мнения. Он был уверен, де Вилар в итоге ответит на очень важные вопросы. Главным из которых являлся вопрос о причинах поражения Армады. Дон Риккардо молчал, но на земле методы выбивания ответов были поизощреннее. Де Лейва надеялся сдать шпиона лично королю, а тот пусть уж делает с де Виларом, что угодно.
— Не умер бы за время пути, — говорил Антонио, — выглядит плохо: кожа серая, кашляет беспрестанно.
— Хоть перед смертью бы покаялся и рассказал нам правду, — усмехался в ответ дон Алонсо.
Но де Вилар подобных мыслей в голове не держал. Он чертыхался, видя входящих в каюту людей, а после плевал им вслед. Иногда Антонио казалось, брат дона Алонсо прав. Как бы плохо ни выглядел дон Риккардо, сочувствия он не вызывал. Хотя, с другой стороны, та дуэль была единственным светлым пятном во всем путешествии.
Время от времени приходили сообщения от герцога Медина-Сидония. Поговаривали, он заперся в каюте и не выходит на свет божий. В любом случае, ничто ему не мешало продолжать строчить приказы. Вроде хорошее дело — дисциплина, а раздражала на данном этапе пути эта привычка герцога ужасно. В Северном море паташи уже не шныряли от корабля к кораблю. Передавать приказы стало гораздо сложнее. И не только из-за крутых волн, обрушивавшихся на суденышки, предназначавшиеся для связи, но и из-за того, что этих суденышек практически не осталось.
Исчез и кое-кто другой. Капитаны кораблей, зафрахтованных в Голландии, решили не испытывать судьбу. Находясь недалеко от родной земли, они свернули с общего курса. Догонять их было некому.