- И гробовой-то ласки нету, - запричитала она, белым кружевным платком обтирая посиневший от слез нос. - Чего же ты не поглядишь на меня? Гробовое-то твое молчание, гробовая-то твоя тишина мне-то, родной мой, лишь осталося... от тебя... Не в мавзолее и не в гробнице хоронила тебя, а теперь-то и вовсе вон водичка внизу, поставлят в эту водичку, и не буду я даже во сне спокойно спать от страха за то, почему лежишь ты так неуютно!
- Уведите ее, - сказал молодой следователь.
Метляев подбежал к Клавке.
- Сама ведь хотела, - сказал он. - Чё кричишь-то теперь? Лежал бы и лежал!
- Ишо не вечир! - хрипло крикнула на него Клавка. - Чего заегозил? Глаза ее были сухие и колючие.
Бурное ненастье, которое накапливалось еще с утра и с каждым часом все больше и больше, опрокинулось на людей, ненастье полыхало с громом и молнией. Вроде все смеркнулось после первых белых веток на небе. Полил такой густой дождь, что в минуту искупал всех до нитки. Он лил и на гроб с упавшей вдруг на него Нюшей; молодой следователь оттаскивал ее за руку, но она не давалась и повторяла у гроба:
- Пускай, как хотите! Пускай!... Все будет потом!.. Теперь же сейчас... Мое...
Мертвец лежал не шелохнувшись, хотя гроб ворочали, удобно устанавливая на илистом водяном днище гробницы. Такая была мука и в "загробной" жизни: размывались дождем пшеничные Сашкины волосы, сжатые от времени в отдельные пучки; пучки эти были похожи на вылинявший мертвый парик, постепенно все завлажнялось: и лоб, и эти пучки смертных волос, вода текла уже из волос по желтому Сашкиному лицу.
- Все вело к гибели, к уничтожению! - Нюша будто потеряла рассудок. Сашенька был у них всех смертником! Он за всех их работал! Из последних сил старался!
Так больна была она, так слаба. Было похоже, что она такая, что и сама закончит свое земное существование. Легкая, тяжелая смерть... Для нее, стоящей между жизнью и смертью, право выбора жизни и смерти тоже не было - все это было вне ее, тихо рыдающей над вновь вырастающим холмиком, под непрощающим злым Клавкиным взглядом.
Грозная туча лила и лила, высеивая освежение. Лето в тот год было очень уж грозным.
11
...Сашка отворил окно и крикнул:
- Эй, как тебя там... Погоди!
Нюша остановилась, вроде и ждала этого. В руках она подбрасывала альбом, который только что через окно подал ей Акишиев.
Большой поселок спал при дневном свете, в домах кое-где, у порогов, дымили самодельные коптилки, еще перед сном налаженные против гнуса. Нюша, обвязанная платком, словно сельская модница, хлестала уже по голым своим ногам березовой веточкой - не помогал и репудин.
Акишиев, большой, шумный, появился минут через семь-восемь, потому как Нюша следила по часам, сколько будет его ждать.
- Послушай, - сказал Сашка. - А кто такой этот у тебя Мослов или Чижов, или Кузнецов?
- Подпись-то?
- Ну.
- Человек интересный, - Нюша прижала альбом к груди. - А вы зачем подсмотрели? Я же оставила нечаянно.
- А что, на нем такого написано было, что оставила альбом-то этот нечайно?
- Все равно, чужие вещи с секретом разве так в упор разглядывают?
- Подумаешь, секрет нашла. Сырцов, Чижов, Мослов... Чего ты с ним, дружила, что ли, что он тебе так про глаза написал?
- Может, и дружила. Вам-то не все ли равно?
- Не все ли равно, - усмехнулся Сашка, - а вдруг ты сорвешься к нему? Вы же, девки, теперь какие? Чокнутые! Вам все вынь да положь...
- Надо, Саша, говорить вынь да положи, - назидательно сказала Нюша. А знаете, - без перехода, - правда, Метляев весь какой-то серовато-мутный, какой-то изъеложенный, какой-то деревянный...
- С чего ты взяла меня заводить против него? - опешил он.
- А вы что, сами не замечали? На нем, посчитайте, сколько красок?
- Причем здесь краски? - опять пожал плечами.
- А вы что, на самом деле не знакомы с этим? Вот вы, какой теперь на себя слой кладете? Я, к примеру, только первый.
- Ничего не понимаю.
- Как же? Первый слой только кладем, первую краску. Какая она? Потом хоть и идет подмазка, загрунтовка, которой покрывают холст или дерево, чтобы писать новыми красками, но на первом ведь слое все держится!
- Ну, загнула! - отлегло у Акишиева от сердца. - У нас-то с тобой, надеюсь, красные краски.
- У меня - да. А вот с вами я еще не совсем решила, зато Метляев серовато-мутный.
- Так вот ты и будешь в группе жить с белилами? Э-э, брат! Наповаришь ты, гляжу! - Но в голосе Акишиева звучала неподдельная доброта, он улыбался хорошо и просветленно.
- Группа, товарищ Александр, это совокупность лиц, объединенных общностью идеологии, скажем, научной, художественной, политической, или профессией, хотя бы... А жить, лишь бы не грохнуться, нет, я тут вам не помощница. Серовато-мутных надо выявить! Из группы - долой!
- Ну, даешь! - Сашка уже заинтересованно глядел на неуступчиво сбившуюся Нюшу. Она перестала хлестаться березовым прутиком, стояла, напружинясь, не сдающаяся.
- Вы мне скажите, можно и здесь грунтовый сарай сделать, чтобы персики выращивать? Да, можно, я вам отвечу! Только сарай надо загодя ставить, чистыми руками.
- А как сарай-то будем ставить? Вдоль или поперек?
Она расхохоталась. От болтушка, от дуреха! Дело принимает хороший оборот, а я праздную лентяя, демагогией занимаюсь. Человек думает создавать по своему образу и подобию, в незапамятные-то времена таких героев-одиночек не бывало...
- Чего, коза, бурчишь-то? - Какое-то особое чувство, что-то вроде братней любви к этой длинноногой, высокой девчонке восплыло в Акишиеве. Он возрадовался ее хотению "лечь в бою", желанию в свои годы не хныкать, не киснуть, а делать предстоящую работу с ним разом.
Акишиев нутром безоговорочно принимал людей долга, каких бы характеров не носили они с собой; другим-то, вечно скулящим, таким, действительно, как Метляев, небо с овчинку кажется, а эта - не уродил мак, перебудем так! Нет, не заплечный мастер, как Метляев. Но не суть важно это - само желание уже кого-то служить делу на этой поре подняло и удовлетворило Акишиева. Научится! Научится не болтать на ветер, научится глотать клубок в горле, глотать слезы, научится дело справлять. Только, конечно, не стоит так и Метляева чернить. Пока на нем каиновой-то печати нет, в изменниках не ходит, братоубийством не занимается, мыкает век в своем костюме в клеточку. Склонить к себе! В каждом-то из нас непочатый родник добра. Надо расколыхать. Всех чистых нет, не найду. Не ела душа чесноку, так и не воняет. А к Метляеву надо подходить не с нажимом, иначе дело труба, табак, швах!