- Ты что шепчешь-то? Молишься?
- Ага, - засмеялась она грудным смехом. - Послушайте молитву-то! Неподвижно стояли деревья и ромашки белели во мгле, и казалась мне эта деревня чем-то самым святым на земле...
- Ты еще и стишки сочиняешь, девка.
- Да вы что? Это же Рубцов! Вы что, не знаете?
- Нас в армии учили другому.
- И этому учили, неправда!
Он остановился, удивляясь ее непримиримости и серьзности.
- А ну, а ну как, скажи еще, - и когда она, краснея, вновь выпалила ему этот куплет, он согласился: - Да, ты права!
- Правда, понравилось?
- Понравилось, - искренне признался он: что-то и на самом деле защемило от простых и незамысловатых слов.
- А я еще знаю, - обрадовалась она. - Хотите прочитаю? Правда, вы уж меня не ругайте, когда собьюсь...
- Валяй, - привалился он к кедрачу, закуривая. Лопату, которую нес с собой, воткнул в землю и на нее облокотился потом, внимательно Нюшу разглядывая.
Она покрасивела, ноздри как-то разошлись, стали резко-белыми. Ты, гляди, бабочка, - ахнул он.
- Как я подолгу слушал этот шум, когда во мгле горел закатный пламень! Лицом к реке садился я на камень и все глядел, задумчив и угрюм, как мимо башен, идолов, гробниц Катунь неслась широкою лавиной и кто-то древний клинописью птиц записывал напев ее былинный...
Что-то опять сжало Сашкино сердце, к горлу подступила какая-то сладкая тревога.
- Погоди, погоди! - перебил он. - Ты что-то читаешь, мать моя, такое, о чем я теперь же, когда шел, думал! О прадедах наших думал, ты уж извини, - он засмущался, - про ваш пол думал, - уже хохотнул. - Как шли, как делали... Ужасно это хорошо, а? Как думаешь? Оставили-то нам что, а? Замечательное, дева, оставили все!
- Это так тоже и писатель сказал, - восхитилась она.
- Да-к, выходит, верно. Писатель-то думы наши и подслушивает. Сердце у него - как локатор, ловит все хорошее.
Нюша стояла и с восхищением глядела на него.
- Вот, оказывается, вы какой!
- А какой?
- Замечательный. Ну право, право - замечательный! Можно я вас расцелую?
- Так целуй.
Она подошла на цыпочках и нежно чмокнула его в щечку. Место это обожглось губами, он вздрогнул и неистово привлек ее к себе, стараясь поймать ее большие губы.
- Ой, ой! - простонала она. - Не надо-о...
- Чего не надо-то? Чего? Чего ты боишься-то?
Она вырвалась и пошла от него.
- Погоди! Ты неправильно меня поняла! Погоди! Я ведь серьезно... Я и жениться... - Он говорил горячо и бессвязно.
Но она все шла, не оглядываясь. И так в молчании они прибыли к наваленному в ложбине лесу.
Лес мок в воде, но вода эта была местная, из реки не зашло и капли.
Акишиев был уже вроде иным. Вроде ничего не случилось. Он не хотел вспоминать, что было с ним всего-то несколько минут тому назад. Только про себя шептал: "Ладно! Ладно! Занимайся, Саня, делом! Все то - потом". Отмеривая шаги, вдруг направился в обратную сторону, к ближайшему озерцу. Он мерял, сколько же до него метров, и она, все еще недоверчиво глядя на него, шла за ним.
Она его поняла потом - вот здесь надо прокопать, к озерцу, а там, до реки-то - пятнадцать шагов! Ловко! Он решил вызволить этот лес волоком, по воде, но для этого - прокопать канаву. Сколько тут работы?
- Когда думаешь начать? - Нюша перешла на ты легко и непринужденно.
- А вот теперь же и начнем! - засмеялся он радостно и смущенно, приглушая смех, спросил: - Не обиделась, коза, за глупость?
- Глупость и есть глупость. Вот это посерьезней, товарищ Александр! Она кивнула на порядочное расстояние, отделявшее наполненную водой ложбину от озера.
Когда Акишев закричал "падйомм!", лишь Васька поначалу схватился за свои штаны и рубаху, но, увидев, как все спят, тоже улегся.
- Подъем, ребята, - уже тише, сказал Акишев. - Работать пора!
Иннокентий поглядел на светящиеся часы и серьезно сделал предупреждение:
- Ты, бригадир, что, псих? Три часа мы всего и отдыхаем.
- Вода уйдет, копать надо по-быстрому! - Акишиев говорил все тише.
- Какой замок, какие двери? - вызверился Метляев. - Чего ты? С бабой не нажался, и, понял, - падем!
- Дурак, ты, Метляев, осел! - Нюша стояла на пороге.
- Аллах с вами, - сказал Акишиев. - Потом сами жалеть будете!
И ушел в дождь. Нюша пошла за ним.
- Жрать сами будете готовить! - крикнула зло она и хлопнула по-мужски дверью.
- Видал, - паскудная баба, - заметил миролюбиво Метляев, укладываясь опять в постель. - Она же тебя и пугает еще.
- А чего? Родственница директора, - хихикнул Васька Вахнин. - От, падла, жизнь покатила. Все на блате, все на знакомствах. Ты, думаешь, эти брючные костюмы моя бывшая баба как достает? По блату-у! Хахаль у нее парикмахер, понял! Модные прически делает... А я, рабочий класс, сука буду, о-о, погляди! Хожу в такой робе! Для кого жизнь пошла? Для мясника, для спекулянта, для...
- Заткнись! - Мокрушин давно уже поднялся и, кряхтя, охая от удовольствия своего здорового существования, одевался.
15
Поселок лежал на голой земле, буграми спадающей к речке Сур, с каждым днем убывающей все больше своими водами далеко, в океан. Три ряда деревянных двухэтажных домов были выстроены лицом к речке; это были новые дома, поставленные уже за два года директорствования Зяблова; он жил на втором этаже, занимая с семьей четыре комнаты, одна из которых принадлежала Нюше. Здесь, правда, она не жила, как только поползли слухи об отравлении.
Да и уходу отсюда, из директорской квартиры, предшествовала небольшая горькая сценка. Обычно она жила с директоршей в нормальных отношениях. А тогда... Тогда на дворе лежал снег он уже был мертвый, заноздрился, почернел. И вот на этот снег, Нюша однажды выплеснула испитый чай, выплеснула неподалеку от колотых директорских дров. Как озверела жена директора! Была это хорошо сохранившаяся тридцатипятилетняя женщина, по специальности врач. Тут она решила заменить санэпидстанцию. Уж как она долго и грязно кричала на Нюшу за ее промашку. Тут будет зараза, тут все отравятся! "Чтобы я не видела вас!"