- А размер ежегодной вырубки? - Акишиев заморгал глазами.
- Размер ежегодной вырубки лесного материала с определенного участка леса только лесоруб может определить. Иным не дано. Это мы сами можем только свидетельствовать.
- Сами, что ли, определять?
- А тебе нужны в гости лесовщики? Лесовщики они и есть лесовщики. Они тебе так насоветуют рубить, что ты нарубишь, а потом долго вывозить станешь. Долго. И то останется.
Клавка уже давно ушла. Иннокентий Григорьев вытащил бутылку.
- В прошлом году, ты что же думаешь, я промашку совершил? Нет, я промашку не совершил. Я лес заготовил. Его приняли. Заплатили, между прочим. Если бы не ты, я с этого леса еще бы снял. Так ведь просто. Он лежит. Я берусь его доставить за дополнительную плату. Мало, что договор в прошлом году был. Не подрасчитали мы в прошлом году. Нам-то указали где рубить? Указали. Мы там и рубили...
Клавка вернулась к туалетному столику.
- Не забивай ты мозги человеку. Все равно ведь по-вашему не получится. Один раз обманул совхоз, то в другой раз еще не обманешь. Взяла крем "Пчелка", поджала губы. Халат у нее расстегнулся, полные ноги виднелись, белая ночная рубашка плотно облепила их. - Вы его не слушайте. В чем другом - да... А в этом... Дохлая это мышь!
И ушла, и хлопнула дверью. "Взяла бы, что ли, перенесла зеркало из моей комнаты, - смущенно подумал Акишиев. - А то мода - ходить по ночам и демонстрироваться..."
Иннокентий Григорьев не спеша выпил.
- Чего ты перед ней? Ну чего? У нас должен быть полный заработок! Узкий рот его еще более сузился, тяжелый лоб выпукло выступал вперед, неприбранные волосы неопределенного цвета вздыбились. Глаза Григорьева насупились, на скулах выступили и заиграли бугры. - Сколько всякого леса стоит! А этот вонючий совхоз наш - как опорный пункт. Мы лес, скажем, не будем рубить там, где не положено. На своем горбу тянуть станем его к речке, чтобы в плоты сбить. А геологи? Геодезисты? Дорожники? Все бросились осваивать. Лес под корень срезают. На топку, на одни заборы, чтобы свои конторы обгородить. Ей что? Сидит мягким местом на своем стуле и ждет, пока ты ей в лапы за ее старания перед директором в твою пользу не отвалил...
- Выходит, руби, где заблагорассудится? Страна большая, придут города, все равно ничего не останется - куда его беречь?
- Ты правильно понял. Руби - пока рубится. Чистые и смешанные лесонасаждения... Это в сказках. В наших краях до скончания века будет трудно ступать человеку. И лесонасаждения потому - тьфу, отпадут они. Маленькие глаза Иннокентия Григорьева сверлили с любопытством задумчивое полусонное лицо Акишиева. - Это потом люди понастроят тут всякого рода лесопильни, все под корень вырубят, вывезут... Чего, выходит, беречь? Руби, руби! Это наш заработок... Пока они станут вывозить, мы вырубим!
- Я понял, - голос Акишиева затвердел. - Понял, Иннокентий. Но пиленый лес в штабелях нужен на законных основаниях. И тот ваш лес тоже на законных основаниях поднять обязаны, погрузить в плоты и дать совхозу материал под постройку жилья. Вся и проблема. - Потянулся к своему стакану, взял его бережно в руки, долго глядел в коричневую мутную жидкость. - И геологи, и строители, и геодезисты, и дорожники, всякое они ищут и всякое, бывает, незаконно курочат. Я, Иннокентий, родился в лесах. Знаю, как у нас после войны его курочили. Я пацаном без штанов бегал... а плакал, когда лесины валились. Понимал! Жалко.
Иннокентий Григорьев набросил на свое лицо веселость:
- Да ладно тебе, тоже воспоминания! То время было одно, а сейчас прогресс.
- Прогресс теперешний начинался с той сознательности послевоенной. Лес не трогали, было. Стоят землянки, люди в конурах живут, а не трогали... А ты не туда гнешь, Иннокентий.
Иннокентий встал, взял двумя пальцами бутылку за горлышко и постучал в стенку:
- Ты все слышишь? Вот, оказывается, какого гаврика нам подсунула. Сознательный! Точно святые облизали! Ничего не скажешь! - Он нервно засмеялся. - Только в гроб лечь с его сознательностью я не собираюсь. Пуп за копейки пусть сам рвет! Хочу заработать! И чтоб никто мне не мешал!
Он ушел, хлопнув дверью.
А Клавка тут же появилась на пороге, она была уже в одной рубахе, без халата. Одной своей маской прошелестела:
- Шлеб соль эшь, а правду-матку ежь? - И маска заулыбалась саркастически, одними большими сочными губами. - Хто прямо ездит, квартирантик дорогой, дома не ночует...
И стала перед зеркалом снимать новую свою, то ли огуречную, то ли еще какую маску. Лицо ее было теперь бледнее, шея по-лебяжьи расправлялась от первых морщин, которые стали атаковать ее с недавних пор.
Он уже не думал о ней как о женщине, когда она опять ушла к себе, хотя слышны были постельные шорохи в ее комнате, вздохи и скрипения пружин. Тугое, сдобное тело, видать, воткнула она в широкую белоснежную свою кровать с красным шелковым одеялом и белым кружевным пододеяльником. "Красиво живет, чертовка", - восхитился Акишиев, раздумывая: ложиться теперь же? или погодить? Что-то подспудно тоскливое и нежное заставляло его прислушиваться к топоту звуков в соседней комнате, из этих звуков он выбирал кое-что для себя; было до духоты сладко думать о чем попало, не хватало сил отвязаться от воображения, какая-то сила, не зависящая от него, заставляла его не ложиться в холодную одинокую постель, а по-воровски жадно прислушиваться.
Он увидал альбом, оставленный, видно, той дылдой, и невольно потянулся к нему. На открытой странице, на том месте, где запоздалые кони перебегали заснеженную, заледенелую Неву, у самого берега стояли широкие размашистые слова: "С надеждой! Ваше имя я запомню среди других. У вас изумительно чистые, искренние, непорочные глаза. Да сохранит их аллах такими до дней долгих, длинных и порой не таких и счастливых. Ваш..." И шла роспись: или Козлов, или Мослов. Рука у этого или Козлова, или Мослова твердая, уверенная, размашисто-небрежная. Заметил тоже, - усмехнулся к чему-то Акишиев, и вновь увидел ее глаза. А что? Ничего, а? Теплое доброе чувство опять прилило к нему, и он, погашая в себе этим чувством желание прислушиваться к тому, что делалось в соседней комнате, разглядывал в альбоме портрет женщины с такими же, как у этой девчонки, большими черными красивыми глазами.