Римляне неодобрительно зашептались, а брови капитана полезли вверх. Юлий взглянул на Гадитика, и тот одобрительно кивнул.
— Глава дома! Для меня честь познакомиться с таким человеком, — ухмыляясь, сообщил капитан. — Вероятно, ты тоже в состоянии заплатить двадцать талантов.
— Пятьдесят, — ответил Юлий, выпрямляясь.
Капитан захлопал глазами, его развязность исчезла.
— Это же двенадцать тысяч золотых монет, — выдохнул он.
— Пятьдесят, — твердо повторил Юлий. — Когда я поймаю и убью тебя, верну эти деньги. Я далеко от дома, и они мне пригодятся.
Несмотря на боль в виске, он мстительно улыбнулся пирату.
Капитан быстро оправился от потрясения.
— Это тебе проломили голову? Должно быть, ты оставил мозги на палубе корабля… Я затребую пятьдесят, но если их не пришлют, то помни, что море достаточно глубоко, чтобы поглотить тебя.
— Оно недостаточно широко, чтобы ты смог от меня спрятаться, сын шлюхи, — возразил Юлий. — Твоих бандитов я пришпилю к крестам по всему побережью. Офицеров по доброте душевной просто удавлю. Даю тебе слово.
Римляне разразились хохотом и веселыми криками, а капитан побледнел от гнева. Казалось, сейчас он шагнет вперед и ударит Юлия, но пират совладал с собой и обвел смеющихся пленников злобным взглядом.
— Я назначу высокую цену за каждого из вас! Посмотрим, как вы тогда посмеетесь! — крикнул он и вместе с охранником вышел из камеры.
Последний тщательно запер решетку, посматривая на Юлия и качая головой от изумления.
Когда стихли шаги на лестнице, Светоний повернулся к Юлию.
— Глупец, зачем ты это сделал? Из-за твоей дурацкой гордости он разорит наши семьи!
Юлий пожал плечами.
— Он назначит выкуп, какой посчитает нужным, от наших слов ничего не зависит. Он все решил еще до прихода сюда. Хотя за меня он теперь потребует пятьдесят талантов.
— Цезарь прав, — вмешался Гадитик. — Бандит просто издевался над нами.
Внезапно он хохотнул.
— Пятьдесят! Вы видели его рожу? Ты настоящий римлянин, парень!
Центурион рассмеялся в полный голос, закашлялся, но продолжал улыбаться.
— Не следовало бесить его, — настаивал Светоний.
Двое из пленников были согласны с ним и недовольно ворчали.
— Он убил наших товарищей, погубил «Ястреб», а мы должны играть в его игры? Да я плюю на тебя после этого, — разозлился Юлий. — Я не шутил. Как только окажусь на свободе, поймаю этого мерзавца и убью. Даже если на это уйдут годы, он перед смертью увидит мое лицо.
Светоний хотел броситься на Юлия, но Пелита схватил его и прижал к стене.
— Сядь и успокойся, идиот! Не хватало еще передраться друг с другом, к тому же он едва оправился от ран.
Светоний покорился и затих, насупившись. Юлий о чем-то задумался, массируя зажившее запястье и глядя на больных, которые лежали на сырой подстилке из прелой соломы. Их била лихорадка.
— Это место нас убьет, — произнес он.
Пелита кивнул.
— Верхние ступеньки сторожат два человека. Мимо них надо как-то пройти. Может, стоит попробовать, пока мы в порту?
— Может, и стоит, — ответил Юлий. — Но они очень осторожны. Даже если мы вырвем дверные петли, люк над лестницей запирают сверху, и изнутри его не открыть. Если мы начнем ломать его, наверху тут же соберется толпа этих разбойников.
— Можно использовать голову Светония, — предложил Пелита. — Несколько хороших ударов — и путь наверх открыт.
Они с Юлием рассмеялись.
На следующий день умер один из больных. Капитан разрешил Кабере вытащить тело из камеры и без всяких церемоний бросить за борт. Некоторые из пленников были близки к полному отчаянию.
ГЛАВА 8
— Я прямо-таки окружен женщинами, — весело произнес Тубрук, войдя в триклиний.
Прошло несколько недель после того, как Ферк привез его в поместье и вложил в развязанные руки купчую. Тубрук почти обрел прежнее счастливое состояние духа, утраченное им за время пребывания в городе. Совместный завтрак по утрам стал для них ритуалом, и старый гладиатор радовался, когда все собирались за столом с легкими закусками. Аврелия в утренние часы выглядела лучше всего, и, если Тубрук не ошибался, между ней, Корнелией и Клодией установились по-настоящему близкие отношения. Со времени восстания рабов в доме не слышали смеха, а теперь он зазвучал вновь, и настроение у всех было прекрасное.
Постепенно раны на лице Тубрука зажили, только новый шрам над левым глазом напоминал о том, что ему пришлось перенести. Он вспомнил, с каким облегчением впервые увидел на улицах одетых в черное легионеров. В память о диктаторе был назначен годичный траур. Но черные одежды не вязались с настроением, охватившим римлян. Ферк сообщал, что в сенате повеяло свежим ветром, Цинна и Помпей взялись за восстановление старой Республики и разогнали призраков царей, которых вызвал Сулла.