...На грязной окраине города городов — Токио, в куче мусора возле зловонного канала, мальчишка Хейсо с утра до вечера искал, что можно съесть, чем насытить вечно голодный желудок. Отца он не помнил. Мать говорила, что отец погиб на верфи Мицубиси. Раз в год, в день памяти предков, приходила сестра с Иосивара[2], приносила много еды: рис, редьку с кусочками рыбы и даже лакомства — липкие, тянучие конфеты. Но она весь день плакала, уткнувшись матери в колени, а вечером опять уходила... на год. Когда Хейсо подрос, он узнал, что такое Иосивар и понял, почему плакала сестра. Он понял многое. И вот однажды...
Шел мелкий, надоедливый дождь. Раскрыв зонтик, Римота торопливо шлепал по лужам: он очень спешил домой. С завода Сумитомо отпускали раз в неделю на полдня отнести семье жалованье. Какое там жалованье! Гроши... Его догнал слесарь, наладчик станков. После обычных вопросов вежливости Ираки-сан, так звали его все, хотя он был совсем молодой, заговорил о вещах, которые давно интересовали Римоту.
— Тяжело тебе, товарищ? — спросил Ираки-сан и, не дожидаясь ответа, продолжал: — Мы видим. Но ты парень с головой. Давай поговорим откровенно. Вот сегодня мастер много говорил о России. Ты ему поверил?
Как можно было не верить мастеру? Он же был в России и сам видел, что там голод, там едят детей. Там ненавидят японцев. Но в голосе Ираки-сана, когда он говорил о мастере, была насмешка.
— Там заводы и земля в руках простого народа, — стал объяснять он. — Таких, как мы с тобой, — Ираки-сан сказал это тепло и задушевно, но почему ему надо верить больше, чем мастеру? — Они сами устанавливают законы. Там нет богачей, нет таких собак, как наш мастер.
Это была первая встреча Хейсо Римоты с правдой о другом мире, с правдой, которая — теперь-то он в этом уверен — в конце концов восторжествует во всем мире. Через год он стал коммунистом.
Типография газеты «Асахи». Сюда он пришел уже с заданием партии добыть шрифт. Борьба требовала оружия, а оружием было печатное слово правды.
Ираки-сана расстреляли как врага императора. Добрались и до Хейсо Римоты. Его выслали в Манчжоу-Го, в солдаты. Но в типографии остались пятеро. Пять коммунистов — одна из многих ячеек партии.
— Я пришел бороться. Кто утром познал истину, тому вечером не страшно умереть. Мне далеко до вечера, я хочу увидеть победу коммунизма — и тут, в Маньчжурии, и у себя, на прекрасных островах Ямато. Я знаю: тому, что рассказывают, верь наполовину. Но я рассказал правду. Надеюсь, поверите. Потому что пока есть жизнь, жива и надежда.
— А как солдаты? — неожиданно спросил человек с перевязанной рукой. — Полны духа самураев и верят в божественность императора? Все так, как и было три года назад?
Римота усмехнулся. Он вспомнил задушевные разговоры, во время которых потихоньку бросал семена правды.
— Многие, как слепой, что вдруг палку потерял. Чуть-чуть отрезвила война России с Германией. Хоть немногое, но мы знаем о поражении немцев под Москвой. Мы знаем, что у нас сорвалось несколько сроков наступления на Россию. Люди все больше думают: зачем нам чужие земли, если мы завоевали так много, а дома по-прежнему нечего есть и наши дети умирают с голоду?
— Та-а-ак... — неопределенно протянул Чы Де-эне. — Увести! — кивнул он на стоявшего посреди землянки Римоту.
...Пока Римота ел, забыв обо всем, кроме голода и усталости, в землянке командира шел разговор о нем.
— Человек пришел с чистой душой, — убежденно сказал комиссар отряда Шин Чи-бао. — Нужно принять. Проверить.
Командира отряда Сан Фу-чина мучила раненая рука. Он, шагая по землянке, проговорил:
— В жизни столько путей, сколько в степи трав. Я ему верю, но... осторожность — наша безопасность. Чы Де-эне! Пошли в штаб соединения. Пусть проверят.
— Товарищ Шин! — Чы Де-эне остановился в дверях. — Надо спасать Вана! Если я с пятью бойцами нападу на...
— Вас перестреляют! — перебил его командир. — Не выдумывай.
— Ночью! — страстно заговорил Чы Де-эне. — В дождь! Мы свалим столб! Свет потухнет! Гранаты! Японцы убегут. Они же трусы...
— Ночью? — переспросил Шин Чи-бао. — Это хорошо... ночью. Паника — это хорошо. А вот когда будет дождь? Что ж, можно подождать дождя. Да. Но там голые сопки — и все. Посты японские на вышках. Далеко видно.
— А мы… — Чы Де-эне задохнулся. — Мы, как змеи, проползем!
Сан Фу-чин, крякнув, повернулся на топчане и сердито взглянул на возбужденное лицо юноши. «Мальчишка! — без осуждения, даже с нежностью подумал он. — Горячий. Сердечный!». У Сан Фу-чина никого не осталось, кроме партизан, — никого ближе. Всех родных... всех, даже сына, — младенец еще не начал ходить — расстреляли японцы.
2
Иосивар — токийский квартал «красных фонарей», заселенный гейшами и продажными жрицами любви.