— И?.. — сказал Керенский.
— Он сейчас придет.
Ожидание казалось бесконечным. Но вот вернулся великий князь Михаил. Воцарилось молчание, которое долго никто не нарушал.
Наконец Михаил сказал:
— Я решил не принимать верховную власть.
Григорию показалось, что его сердце остановилось. Восемь дней, подумал он. Восемь дней назад женщины шли с Выборгской стороны через Литейный мост. А сегодня завершилось трехсотлетнее правление Романовых.
Керенский жал руку великому князю и говорил что-то пафосное, но Григорий не слушал.
«Мы этого добились, — думал он. — Мы совершили революцию. Мы свергли царя».
VIIВ Берлине Отто фон Ульрих откупоривал полуторалитровую бутылку шампанского «Перье Жуэ» 1892 года. Фон Ульрихи пригласили фон дер Хельбардов на обед. Графиня Ева фон дер Хельбард была тучная женщина с седыми волосами, уложенными в замысловатую прическу. Перед обедом она, загнав Вальтера в угол, сообщила ему, что Моника превосходно играет на скрипке и всегда была лучшей ученицей по всем предметам. Краем глаза он заметил, что его отец беседует с Моникой, и догадался, что у них тоже речь идет о его успехах в школе.
Его раздражало стремление родителей навязать ему брак с Моникой. Она ему действительно нравилась, и от этого было еще хуже. Она была не только красива, но и умна. Ее волосы всегда были аккуратно уложены, но ему невольно представлялось, как она снимает шпильки и, качнув головой, распускает локоны на ночь. В последние дни ему было нелегко вспоминать о Мод.
Отто поднял бокал.
— Что ж, попрощаемся с российским царем! — сказал он.
— Отец, ты меня удивляешь! — раздраженно сказал Вальтер. — Тебя действительно радует свержение законного монарха толпой заводских рабочих и мятежных солдат?
Отто побагровел. Сестра Вальтера Грета ласково погладила отца по руке.
— Папа, не обращай внимания! Вальтер говорит это просто чтобы тебя позлить.
— Когда я был в нашем посольстве в Петрограде, я видел царя Николая, — сказал Конрад.
— И что вы о нем думаете? — спросил Вальтер.
За отца ответила Моника. Одарив Вальтера заговорщической улыбкой, она сказала:
— Папа не раз говорил, что если бы русский царь родился обычным человеком, из него мог бы получиться хороший почтальон.
— Это трагедия наследственной монархии, — ответил Вальтер и повернулся к отцу. — Но ты-то не можешь одобрять победу демократии в России!
— Демократии?! — саркастически отозвался Отто. — Это мы еще посмотрим. Пока нам известно лишь, что новый премьер-министр — аристократ с либеральными взглядами.
— Как вы думаете, — спросила Вальтера Моника, — может быть, князь Львов постарается заключить с нами мир?
Это был актуальный вопрос.
— Надеюсь, — сказал Вальтер, стараясь не смотреть на ее грудь. — Если бы мы получили возможность перебросить все войска с восточного фронта во Францию, мы бы наголову разбили Антанту.
Она подняла свой бокал и взглянула поверх него в глаза Вальтеру.
— Давайте за это и выпьем, — сказала она.
В холодном, мокром окопе на северо-востоке Франции взвод Билли пил джин.
Бутылку извлек Робин Мортимер, разжалованный офицер.
— Смотрите, дожила! — сказал он.
— Вот не знаешь, где найдешь, где потеряешь! — удивленно воскликнул Билли, припомнив одно из выражений Милдред. Мортимер отличался отвратительным характером и в жизни никого ничем не угостил.
Мортимер разлил джин по столовским плошкам.
— Ну что, за революцию, мать ее! — сказал он, и они выпили, а потом протянули жестянки за добавкой.
У Билли еще до джина было прекрасное настроение. Ведь русские доказали, что сбросить тирана все же возможно.
Когда они запели «Красный флаг»,[21] из-за насыпи, по чавкающей грязи, хромая, появился граф Фицгерберт. Он был уже полковником, и стал еще надменнее.
— А ну-ка тихо там, в окопе! — крикнул он.
Пение не сразу, но стихло.
— Мы празднуем свержение царя в России, — сказал Билли.
— Он был законным монархом, — сердито сказал Фиц. — А те, кто его лишил трона — преступники! Отставить пение!
— Он был тираном, — сказал Билли, не в силах сдержать презрение к Фицу. — И у всех цивилизованных людей сегодня праздник.
Фиц глянул на него внимательнее. Граф уже не носил на глазу повязку, но левое веко навсегда осталось полуопущенным. Впрочем, похоже, на зрении это не отразилось.
— Сержант Уильямс? Я мог бы догадаться. Я знаю вас… и вашу семью.
«Еще бы», — подумал Билли.
— Ваша сестра занимается антивоенной пропагандой.