Иногда к ним подсаживался молоденький офицер Николай Павлович Оленин, слушал их разговоры, пылко вступал в беседу.
— Нет, я не согласен с вами, Пимен Остапыч, — говорил он старшине, розовея от возбуждения. — Вы зря говорите. Как же без красоты? Только ведь красота — это не одна внешность. И душа должна быть красивая.
— Должна, — с веселой почтительностью поддакивал писарь. — Только где их искать, одних красивых и добрых?
— На земле, — всерьез отвечал Оленин. — Вон она, земля, какая большая у нас. А торопиться не надо.
Николай Павлович был молод, и как почти всякий молодой офицер стремился быть отцом и наставником своим солдатам. Он окончил гуманитарный институт, внезапно для близких ушел в офицерское училище, и в двадцать пять лет получил под командование стрелковый взвод.
Солдаты любили дружелюбного и неизменно вежливого офицера, охотно прощали ему желание изъясняться в немного приподнятом стиле.
В землянке было тепло и сумрачно. Электродвижок работал неровно, и лампочка у потолка иногда почти замирала, тускло посвечивая красной нитью.
У Николая Павловича был мягкий высокий голос, и солдаты выискивали любую возможность составить маленький хор. Николай Павлович запевал, к его голосу присоединялся баритон Абатурина, и песня сразу заполняла землянку, туманя глаза людей неподдельным волнением.
После песен обычно долго не спалось.
Стоило Абатурину закрыть глаза, как кто-то начинал глядеть на него в упор синими, как у Али Магеркиной, очами.
— Как вас зовут? — спрашивал в полусне Абатурин.
Губы у незнакомки шевелились, но Павел не слышал слов и все же согласно кивал головой, будто ему все понятно.
Эту приятную беседу нарушал Агашин. Он ворочался на жестком тюфяке, вздыхал.
— Не спите?
— Не сплю. Жену вспомнил. Перемечтал обо всем, да проку мало.
Он вздыхал еще раз и говорил, застыдившись своего откровения:
— Спи. Это я сослепу, с полусна…
— Ваш билет, — произнес кто-то за спиной у Абатурина, и он вздрогнул от неожиданности.
Дверь в вагон была открыта, и в светлом проеме резко выделялась фигура проводницы.
— Вы не сдали билет, — пояснила она. — А я не хотела будить.
Спрятав картонный билетик Абатурина в холщовую сумку, посоветовала:
— Шли бы спать. Или на свидание едете, что сон нейдет?
— На свидание. К маме с бабушкой.
— Шутник вы, — усмехнулась проводница. — Такого мальчика девушки не оставят в покое.
— Какого «такого»? — спросил Абатурин. Ему был приятен разговор, спать совсем не хотелось.
— А то не знаете? А то вам не говорили?
— Не говорили. Вы и скажите.
— Идите-ка спать, гражданин, — внезапно нахмурилась девушка, вспомнив, вероятно, что она должностное лицо, и сейчас поздно. — Завтра поговорим.
И побоявшись, как видно, что пересолила в служебном рвении, добавила мягче:
— Я утром сменюсь. Можете зайти, если хотите.
Абатурин взглянул на ее круглое детское лицо, которому она то и дело пыталась придать строгость, и дружелюбно улыбнулся:
— Ладно, я приду, если можно.
— Ох, уж эти мужчины! — поморгала серыми глазами проводница. — Так и липнут, так и липнут!
— Вы же сами позвали, — удивился Абатурин.
— Думала, «нет» скажете.
— Не хотите, я не приду.
— Нет, зачем же? Я от слов не отпираюсь.
Утром Абатурин умылся, причесал короткие волосы и, пройдя в конец коридора, остановился у купе проводниц. Постучать постеснялся и подумал, что, может быть, девушка случайно выйдет и, увидев, пригласит его к себе.
Проводница вскоре действительно отодвинула дверь и обрадованно ойкнула:
— Заходите. Катя сейчас у бригадира, и мы можем посидеть.
Великодушно налила Абатурину стакан прохладного чая, подвинула сухари, сказала:
— Вы пейте, не беспокойтесь, это бесплатно.
Абатурин для приличия похлебал немного коричневой жидкости, смутился:
— Не могу один за столом… Солдаты все скопом делают.
— Привыкнете, — успокоила проводница. — Домой едете?
— Ну да.
— Вот жена-то обрадуется. Сколько не видела!
— Я к маме. Нету жены.
Девушка погрозила пальцем:
— Вы все в поездах холостые. А в анкете, небось, пять детей и жена с морщинами.
— Так уж и пять, — улыбнулся Абатурин, — я, если хотите знать, даже в кино еще ни с кем не был.
Проводница бросила на солдата быстрый взгляд. Он без сомнения говорил правду, этот симпатичный и, кажется, совсем непритворный человек. Внезапно спросила, не глядя ему в лицо: