— Дэзи! Моя радость! — вскрикнула она. — Почему же ты не идешь в комнату? — и бросилась ему навстречу.
— А вот решил немного осмотреться вокруг… — ответил он и обнял жену.
Они поздоровались и медленно направились обратно на веранду. От ее неприкрытых волос в лицо Давиду Ильичу пахнуло свежим и теплым запахом знакомых ему духов сирени, и они вновь слились в горячем поцелуе, стоя на веранде.
— Хорошо ли ты устроил свои дела? — тихо, ласково спросила она у мужа. А затем, немного подумав, дополнила: Ты теперь свободный? А где же наш Филипп? Я видела подряд две ночи плохие сны, и очень за тебя боялась…
— Ничего, пока идет все хорошо! И я, и Филипп медицинской комиссией врачей освобождены от службы по болезни… — дальше он вкратце рассказал про инцидент в «чеке» в Старой Руссе, про геройский подвиг Филиппа, про бегство их на Петроград и наконец про проводы Филиппа в Витебске на станции, домой, в Полтавскую губернию.
Людмила Рихардовна не огорчилась за то, что он не вошел сразу в комнату. На веранде было теперь тепло и чисто. Низкое зимнее солнышко хотя и скользило своими короткими лучами, но достаточно пригревало через широкие окна веранды и радовало ее. Она быстро помогла мужу раздеться, отнесла в переднюю верхнюю одежду, а его крепко обняла, еще раз поцеловала и увлекла присесть около нее на кушетке, против солнца, поделиться новостями и рассказать чувства, накопившиеся за две недели их разлуки.
— Мое чувство, — между прочим, ласково заговорила она, — такое… таинственное и важное чувство, неразрывно связанное с тобою, наполняет мою душу… Я много перестрадала за это время, думая о тебе, как ты отделаешься от настоящего «узурпаторства»…
Дальше она не могла продолжать. Склонив головку ему на грудь, она слушала внимательно его сердцебиение и считала пульс. Но оттого, что он и сам весь был наполнен грустными, раздраженными чувствами о тяжелых условиях жизни, или от других непонятных ему причин, но все эти признания почему-то раздражали его, вызывали сомнения во всем, и он только тихо спросил ее:
— Миля! А любишь ли ты теперь меня как мужа-друга? Ведь теперь такие времена… — осторожно заключил он, как бы боясь разбудить ее.
«Разве можно спрашивать об этом?» — не подумала, а скорее почувствовала она и крепче прежнего прижалась к мужу, благодарно заглядывая ему в глаза за то, что он заговорил с нею не о чем ином: ненужном, мертвом, пошлом, а именно — о взаимной любви и преданности одного к другому в такое время братоубийства, насилия, грабежа и разорения в России.
— Очень! Ты вся жизнь моя, — ответила она так тихо, что Давид Ильич скорее угадал, чем услыхал, и сделал мужественное усилие, чтобы улыбкой удержать счастливые слезы, выступившие на глазах. Но в тоже время в голосе ее послышалась и какая-то тоскливая нотка, которая вызвала еще больше жалости к ней и ненависти к окружающему; в душе Давида Ильича больно защемило:
— За что же? — нехотя спросил он, сам пугаясь своего вопроса. — Теперь ведь такая мода — муж не знает жены, а жена — мужа, все восстали один против другого.
Она удивленно взглянула на него, но не увидела его лица и тихо, притворно засмеялась:
— Гражданин ты! За что?! За все! Разве ты сам уже разлюбил меня? Я вижу по твоим глазам и чувствую по биению твоего сердца, что нет. И ты такой же хороший, добрый, честный, гений, рыцарь мой,
каким был и раньше… Великий ученый, красивый, сильный, герой! — хотела добавить она, но до слез покраснела и обхватила его за шею… — Да, еще одна новость: я теперь твоя законная жена — «Людмила Рихардовна Казбегорова, урожденная Цепа», — вновь заговорила она улыбаясь. А затем быстро поднялась и достала из ручной сумочки свой паспорт, новенький, недавно полученный из Управления «настоящей красной» городской милиции, и передала мужу в руки.