Вдруг подбежал Авдуш с вестями: среди многих поездов, стоящих на станции, один из них, товарный на пятом пути, собирается уже к отходу. Забегала бригада кондукторов. Авдуш спешно переносит вещи на тормозную площадку вагона отходящего поезда. Супруги же Казбегоровы могут лишь помогать или мешать ему, но не работать. Скоро послышались и свистки, а затем — гудки, и поезд тронулся. Поспевает вскочить последним на площадку и Авдуш: усаживает сестру на чемоданы и обвертывает ее одеялом, а Давиду Ильичу и себе набрасывает на головы брезентовое пальто, чтобы хоть немного защититься от холодного ветра в гибнущей пустыне «С.С.С.Р-овской» страны. И поехали наши «отважные беглецы», утешая себя надеждой на лучшее в будущем и через два-три часа — быть в теплой квартире патриархального Курска, у доброй помещицы-старушки.
Скоро показалась на востоке заря. Людмила Рихардовна умиленно перекрестилась и проговорила:
— Вера и надежда спасают человека, а любовь его сближает с другими и заставляет творить только добро… И чудо…
Авдуш засмеялся и весело, непринужденно ответил сестре в шутку, на основании наблюдений:
— Люби этих «серых волков», так тебе и площадки вагона не видать. Нет, сестрица! Теперь эта проповедь не годится. В границах нашей площадки только моя диктатура. Ведь «шайки» конных бандитов вахмистра Буденного по указанию «С.С.С.Р-ов» бродят и теперь по всем необъятным степям России; в особенности рано утром, на заре, самый удобный момент для нападения…
Все рассмеялись, конечно, этой дикой, исторической правде в двадцатом веке, хотя и промерзли до костей. Но в это время поезд поднялся на вершину плоскогорья, и город Курск показался им как бы в долине, с множеством церквей и колоколен, окутанных прозрачной дымкой. Во всех домах города, казалось, как бы по заказу дымились трубы. Стало совершенно светло.
Поезд их остановился на запасном пути у семафора. Отцепили паровоз, и он свободно и легко медленно ушел к себе в депо. Наши же путешественники также последовали его примеру: нагрузив себе на плечи свои вещи, медленно поплелись на станцию Курск, где и заняли места в вагоне поезда на станцию Курск-город.
В Курске представилась им совсем другая картина: меньше толкотни на станциях, в городе тишина и сравнительный порядок, мирная жизнь заметно мало нарушена движением народным и беспорядками «красных С.С.С.Р-ров», а людей в серых папахах и порванных шинелях почти что не видно. Город находился в тылу южного фронта, который менее других страдал и переносил красный эксперимент по перерождению и перевоспитанию народов.
Наши путешественники легко вздохнули. И когда спокойно разделись и привели себя в порядок, в предоставленной им большой и хорошо обставленной комнате квартиры гостеприимной и набожной помещицы-старушки, по Большой Садовой улице № 132, юнкер Авдуш Цепа от радости заговорил почти диктаторским тоном:
— Теперь — трехдневный отдых, а затем и устройство на своей квартире, осмотр города и подыскание занятий и работы, — и весело рассмеялся.
— Я объявляю диктатуру «красных товарищей» свергнутою и провозглашаю военную диктатуру Авдуша впредь до окончательного устройства нашей мирной гражданской жизни в этом милом и славном русском городке, с украинской культурой и памятниками старины, — смеясь и шутя ответила Людмила Рихардовна.
— Просим, просим! — поддержал шутку жены и Давид Ильич.
— Хорошо, господа! Я беру на себя эту ответственную миссию и завтра же с утра иду один в город.
И он, действительно, на другой день рано утром, ушел в город не для прогулки, не ради развлечения, а серьезно переговорить со своими знакомыми по училищу о создавшемся безвыходном положении его и сестры с мужем. На помощь отца у него не было теперь надежды: тот все свои сбережения отдал для выкупа зятя, а сам зять теперь гол как сокол. Сестра же его, Людмила Рихардовна, хотя и располагала еще в то время небольшими средствами, но она, по его добродушному заключению, женщина, и притом в положении, и им, мужчинам, было бы подло и нетактично эксплуатировать ее.
Давид Ильич также начал собираться в город, к врачу, на перевязку больной ноги. Выходя из комнаты, он поцеловал жену и ласково между прочим проговорил:
— Я знаю, Мили! Ты думаешь теперь хуже обо мне, чем я в действительности есть.
Слезы печальной грусти пробежали у него по лицу; он побледнел, но быстро отвернулся и только у порога выходных дверей добавил: — Адрес врача, куда я иду, тут же недалеко, Садовая улица № 122. Будь паинькой, не грусти! Даст Бог — устроимся!.. — и он вышел на улицу.