Тот, конечно, ничего не имел против переговоров по телефону с высоким, по его понятию, губернским учреждением и пригласил Людмилу Рихардовну следовать за ним в кабинет врача в другом конце палаты.
Авдуш тем временем рассказал Давиду Ильичу о результатах своих дневных хлопот и выказал пожелание занять и ему какое-нибудь подходящее место службы, дабы не давать повода «товарищам» к подозрению посягать на их свободу и выдаивать последнее в подарки. По его заключению, этот шаг будет самым подходящим — оградить себя неприкосновенностью.
А по моему же мнению, — возразил Давид Ильич, — единственное средство избежать этих идиотских придирок, это всему благомыслящему населению России бежать куда-нибудь в глушь, в лес, в степь и спрятаться, жить там нелегально, превратиться в первобытных дикарей, отшельников, ничего не потреблять культурного. Что тогда скажут господа «красные рабочие-товарищи»? Ведь они же перестанут быть рабочими? И над кем же они тогда господствовать будут, если и массы народа последуют такому же примеру? До чего низко опустились эти люди, стоя у власти: грабят, разоряют, убивают, издеваются, выжимают подарки, чаевые, и этим-то только временно и живут.
— Что ж, — в подтверждение своих предыдущих доводов заговорил Авдуш, — это результат долговременного воспитания народа в этом духе и показной пример, исторически складывавшийся под ложным видом… — И они настолько теперь бдительны, что и местные, в провинции, «товарищи» строги за всяким вновь появившимся незнакомцем, и, конечно, донесут, схватят, а то, быть может, скорее и убьют где-нибудь в глуши: бежать, мол, собирался, — все их оправданье. Нет, есть такие места службы, где можно работать самостоятельно, на пользу науки и ее развития, руководствуясь лишь теорией и опытом; а этого-то у вас больше чем в избытке; это «ученый комитет», где я уже и переговорил за вас, нужно только вам прошение подать. — Он улыбнулся. — Что же, будем пленниками пока. Вечно же не будет господствовать «красное» иго…
— Ну, хорошо, хорошо! — вновь возразил Давид Ильич. — Посмотрим, что они сделают теперь со мною…
Но в это время с потолка над их головами по паутине спускался вниз большой красный паук; они обратили внимание на его работу, улыбнулись и сразу изменили тему своего разговора.
Их разговор прервала только Людмила Рихардовна, вернувшаяся от телефона в хорошем настроении духа. Она еще на ходу с улыбкой и доброй лаской поспешила сообщить по-французски мужу хорошие вести:
— Нужного человека нашла! Сию минуту будет здесь: бывший мой подчиненный, в 1915 и 1916 годах в моем отделе Управления дороги заведовал столом претензий, пан Мучинский.
— Сестрица! Прояви и здесь свою неограниченную власть начальника, нажми на него хорошенько и сегодня же вырви Давида Ильича из «паутины красного лазарета», — нервничая и кривясь от злости, тихо сказал Авдуш. — Если нужно, обещай ему, панскому щенку, повышение по службе или какой-нибудь подарок из ценностей твоих, — зло добавил он в шутку и покраснел от волнения.
Давид Ильич рассмеялся, но, почувствовав сильную боль ноги, громко застонал. Оказалось, виною была повязка: слишком туго было затянуто больное место; и он, открыв одеяло, с помощью жены начал сам ослаблять немного бинт. Но в это время в дверях палаты показался статский интеллигент, «красноведчик», и он, подняв голову, тихо прошептал по-французски:
— Вот идет и тот человек, который арестовал и посадил меня в эту несчастную тюрьму…
— Это и есть пан Мучинский, — также тихо ответила Людмила Рихардовна, поднялась и пошла ему навстречу. За ней медленно последовал и брат Авдуш, серьезно посмотрев в сторону Давида Ильича.
Разговор сразу завязался оживленный, но тихо, без особенного спора, и только некоторые слова и энергичные доводы Людмилы Рихардовны в оправдание мужа ясно доносились до больного: «Какие пустяки!», «Ведь для вас я также много делала хорошего на службе», «Он ученый и будет работать в ученом комитете, за это я ручаюсь вам!», «Благодарю!» и прочее… После он видел, как его жена передала пану Мучинскому какой-то маленький пакетик. Мучинсний развернул его, хорошенько осмотрел, почему-то улыбнулся, как улыбаются маленькие дети, получившие хороший подарок от взрослых за то, чтобы они впредь не шалили и в опасные игры не играли; а затем присел к маленькому столику у кровати «неизвестного» больного и что-то подписал. Одну бумажку передал Людмиле Рихардовне, и та молча, кивком головы поблагодарила его, а другую отдал фельдшеру-надзирателю для передачи в канцелярию тюрьмы и громко добавил: