– Значит… значит, ты здесь не ради меня? – с заметным привкусом горечи прозвучал голос девушки.
– Девочка ты моя! Да мог ли я знать, что ты здесь? Два гола провел я в изгнании и лишь вчера вернулся сюда. Только на площади я увидел и узнал, что ты осуждена и тебя принесут в жертву Ваалу-Молоху.
– Но… но почему же ты был там, на площади, с целым отрядом вон нов?
Этот вопрос Фульвии, казалось, поставил Хирама в затруднительное положение. Несколько мгновений он молчал и глядел в сторону смутно вырисовывавшихся в темноте циклопических стен города.
Карфагену опять грозит опасность: твоя родина готовится к новой, ужасной воине с моей родиной! – уклончиво сказал он. – Поэтому-то я бежал из ссылки и прибыл сюда Я с детских лет участвовал во всех войнах против римлян под знаменами великого Ганнибала. Я не мог оставаться вдали от родины, в бездействии. Правда, со мной, как и с Ганнибалом. Карфаген поступил не так, как было бы должно. Но в стенах этого города увидел я свет, здесь вечным сном покоятся мои предки. И я вернулся.
– Неужели же тебя, одного из прославленных военачальников Карфагена, сослали? За что?
– Меня возненавидел поличным причинам один из могущественных суфетов; и Совет Ста Четырех разделил его ненависть. Но ты, как ты попала сюда? Когда мы расстались, она была еще почти ребенком. А теперь…
– А теперь – я рабыня! – чуть слышно ответила девушка. – Война разорила наш благословенный край, мою родину. Отец отправил меня с матерью в Камы, к родственникам. Там однажды меня и многих других женщин предательски захватил в плен один из карфагенских кораблей, пришедший в Европу с товарами фабрик Карфагена. Меня продали сюда, в Карфаген… Это было два года назад.
– Бедняжка! Ты хоть иногда думала, вспоминала обо мне?
– Я? – страстно воскликнула девушка. – О, я все мечтала, что ты найдешь меня и вырвешь из рабства. Я вспоминала твои слова, искала тебя в толпе карфагенян. Но тебя нигде не было.
– Да, я был далеко отсюда. И я часто думал о тебе, Фульвия. Вспоминал ваш домик, где спасся от плена и смерти. песни, которые ты распевала, твой полудетский лепет…
Вдруг Хирам замолчал. Не обращая внимания на страстно прислушивающуюся к каждому слову девушку, он поднял голову и стал всматриваться в ночную тьму.
– Голубь! – воскликнул он, вскакивая. – Наконец-то! Хирам бросился на кос гемиолы, над которым уже вился, готовясь опуститься, белоснежный голубь. Через минуту птица была уже в руках Хирама. Это был прекрасный почтовый голубь, который спокойно и безбоязненно дался Хираму в руки.
– Сидон! Огня! -кричал гортатору Хирам, нежно целуя птицу в головку и гладя ее, как ребенка. – С письмом! Быстрее!
Гортатор принес глиняную лампадку. При ее свете Хирам развернул снятый с голубя кусок тонкого пергамента, на котором острой иглой были нацарапаны иероглифы.
Пробежав письмо, Хирам побледнел.
– О боги! – прошептал он дрожащими губами. – Я ее потерял! Через три дня она станет женой другого. Сидон! Можно ли вполне положиться на моих нумидийцев?
– На жизнь и на смерть, господин! Их выбирал я, – ответил гортатор уверенно и спокойно.
– Если даже… если даже я пошлю их в бой против Карфагена?
Улыбка мелькнула на губах гортатора.
– Против торгашей, которые за золото покупают кровь воинов? Посылай нас, господин, и ты увидишь, как бьются люди не из-за любви к золоту, а из любви к тебе! Но что задумал ты? Посвяти меня в свои планы. Может, мы похитим ту, которой отдано твое сердце, из дома ее мужа, какого-нибудь изнеженного потомка гордых торгашей, сразу после свадебного пира? Или ты думаешь оспаривать права на нее прямо сейчас, напав на дом ее отца, трусливого патриция, презирающего всех, кто умеет владеть мечом?
– Завтра она будет ждать меня! – не отвечая на вопросы гортатора, пробормотал Хирам. – Я был бы презренным трусом, если бы не поспешил на зов, даже если это будет грозить мне гибелью. Увидеть ее, сказать ей два слова, а там хоть смерть…
– О ком говоришь ты? – прозвучал голос Фульвии.
– Об одной карфагенской девушке, дитя.
– Ты… ты любишь ее? – криком боли сорвались слова с губ пленницы.
Но Хирам не успел ответить. В нескольких шагах от гемиолы, на берегу среди камней и ящиков, вдруг насмешливо прозвучали слова чьей-то песни:
Кто верит, тот будет жестоко обманут…
Смеется ли? После заплачет…
– Фегор! – испуганно вскрикнула Фульвия, задрожав всем телом. – Шпион! Шпион Совета Ста Четырех! Мы погибли!
– Еще нет! – отозвался Хирам. – Он не мог подслушать нас, но он рыщет тут, и… эту гадину надо раздавить, Сидон! Подай лук и стрелы!
А через секунду в воздухе послышался характерный свист летящей стрелы, а вслед за ним крик ярости и боли.
– Попал! – сказал Хирам, опуская лук. – Сидон! Пойди, прикончи ядовитую змею, ползающую вокруг нашего убежища.
Гортатор бросился на берег.
– Ну что? Убит? – спросил его Хирам, когда гортатор вернулся на судно.
– Нет, господин. Он исчез, словно провалился сквозь землю.
– Кто такой этот Фегор? – обратился Хирам к Фульвии. – Кажется, ты знаешь его хорошо, дитя?
– Я уже говорила тебе: человек, опаснее которого нет во всем Карфагене! Он часто бывал в доме вождя войск, Фамбы, жене которого я принадлежала как рабыня. Он… он хотел, чтобы я стала его женой. Но когда он говорил мне о своей любви, я… я думала о своей далекой родине, о нашем домике. Мне представлялось, что я снова там, свободная и счастливая. И ты снова с нами.
– Ну, будет, дитя, – ласково остановил ее Хирам. – Ты совсем устала. Тебе надо пойти поспать.
Фульвия повиновалась, но, уходя, она тяжело вздыхала, и печаль омрачала черты ее лица.
– Завтра вечером, – сказал Хирам гортатору, – я иду на свидание с Офир.
III. СОПЕРНИЦА
Занялся новый день. Порт Карфагена сразу ожил. Десятки, сотни тысячи моряков сходили на пристань со своих кораблей. Боевые галеры, которые на ночь выходили в море на защиту порта от возможного внезапного нападения римского флота, возвращались теперь на свои стоянки. На пристани кипела обычная деятельность: рабы, по большей части военнопленные, выгружали с судов, прибывших в порт гордого Карфагена, медь Испании, олово туманной Британии, драгоценные шелковые ткани Малой Азии.
Другие ватаги грузчиков в свою очередь наполняли трюмы готовящихся к отплытию судов товарами Карфагена:
пурпурными тканями, чудной чеканной работы посудой, статуэтками – всем тем, чем славился Карфаген на протяжении многих веков.
Тот, кто увидел бы в этот час судно Хирама, поразился бы: за короткое время после возвращения Хирама и его воинов с берега гемиола, словно по волшебству, потеряла свой обычный вид полувоенного судна, да потеряли вид воинов и люди экипажа. Теперь вся палуба была завалена кипами богатых тканей Малой Азии и великолепными цветными вазами, изделиями из черного дерева и слоновой кости. По этой причине гемиола ничем не отличалась от сотен судов, заполнивших порт Карфагена, и казалась самым обычным торговым кораблем, пришедшим сюда, чтобы на рынках Карфагена сбыть дорогой товар. Вышедшая из каюты Фульвия глядела на всю эту роскошь с вниманием, в котором была и доля легкой иронии.
– И ты, Хирам, – сказала она, улыбаясь, – подался в торговцы?
Вместо ответа Хирам мощным ударом меча разрубил пополам лежавший рядом с ним рулон драгоценной пурпурной материи и столкнул его в море.
– Я – воин! – сказал он. – Если я позволил убрать гемиолу этими тряпками, выставить эти безделушки, то только для того, чтобы не выдать самого себя. Вы, дети Италии, презираете карфагенян за их склонность к безумной роскоши, за их изнеженность. Но меня можно не презирать. Я – воин, воин! Я отношусь к вещам так же, как те, кто живет в Италии, те, которым будет принадлежать весь мир.