Весной по берегам Пижмы белым цветом цвела черемуха, а осенью алела рябина. В лесу было так много грибов, что за ними ходили с мешками, росли также земляника, черника, брусника, из брусники бабка делала брусничную воду, которую Валька любила больше всех напитков.
В крохотной деревушке на берегах Пижмы Валька прожила до самой войны. Она жила с братом и бабкой на пенсию, которую им давали за то, что их отец был одним из первых коммунистов села. Отец и мать Вальки были убиты кулаками, когда Валька была еще маленькой. Бабке было более ста лет, и тело у нее было сухое, черное и крепкое, как вяленая рыба. Она была родом из соседнего Уренского района и рассказывала Вальке, что раньше в этих местах было много староверов, ссыльных.
Бабкин дед был тоже беглый, документов у него не было, но богатые староверы держали его в работниках, так как он был мастер на все руки. Характер у него был непокорный и горячий, его прозвали Васька-буян, и отсюда пошел весь род Буяновых.
Бабка была староверка, и когда сердилась, то ругала ребятишек «еретиками» и «христопродавцами». Характер у нее был истовый, дотошный и непримиримый, и если она что-нибудь забирала себе в голову, то ничего нельзя было с ней поделать.
За провинности она заставляла Вальку бить поклоны, а сама сидела на лавке, отбивая такт палкой об пол И протяжно считала:
— О-один! Два-а! Три-ии!
Брат Сережа был на семь лет старше Вальки и заменял ей и мать и отца. Он одевал ее, кормил, носил ей гостинцы, называл ее бабкиными словами «лихо ты мое» и держал в страхе и повиновении.
Он бил ее отчаянно, но всегда за дело, другим же никому не давал коснуться до нее пальцем и на ее обидчиков кидался коршуном, невзирая на их рост и силу.
Она вспоминала тот день в октябре сорок первого года, когда провожала брата на фронт. Ей было тогда только пятнадцать лет, но на станции она не уронила ни одной слезинки, потому что была комсомолкой, и потом, брат наказывал ей быть примером бодрости и выдержки. Когда она вернулась домой, ей стало невтерпеж тяжело, но в доме было полно народу и нельзя было плакать.
Валька вышла на задний двор. Заднее крыльцо было высоким, и под ним в ненастную погоду любили прятаться куры и козы. Валька не нашла лучшего прибежища для своего горя и полезла плакать под крыльцо. Она сидела под крыльцом и ревела, а козел Васька пытался жевать то рукав, то воротник ее пальто. Наплакавшись, она вылезла из-под крыльца. Лицо ее распухло от слез, а пальто было выпачкано пылью и куриным пухом и изжевано козлом Васькой.
Через год в селе открылись курсы медсестер. Валька сказала, что она родилась не в декабре, а в январе двадцать пятого года, таким образом прибавила себе целый год и добилась, что ее приняли на курсы… В семнадцать лет она попала на фронт и сразу пришлась к месту в своей дивизии. Характер у нее был самостоятельный и рисковый. Она была неизменно спокойна и смела смелостью неведенья, смелостью счастливого ребенка, незнакомого с болью и страданием. Вскоре ее ранило в руку и в грудь. В Пятигорске в помещении госпиталя, в котором она лечилась, занимались курсы диетсестер. Валька стала ходить на эти курсы. Когда она поправилась, то не поехала к себе в Сибирь, а стала работать в Нальчике. Здесь было ближе к фронту, а Валька не теряла надежды на то, что она совсем вылечится и опять уедет на фронт.
Валька опоздала к ужину и прошла не в кухню, а прямо в отделение.
— Вот, — сказал ей один из язвенников, — полюбуйтесь, опять то же самое. С утра мясо как мясо, а к вечеру черт знает что! Я не стал есть.
Валька взяла паровую котлету и стала жевать. Котлета была без запаха и без дурного привкуса, но в ней что-то «не то». Она была жестка и груба на вкус. Валька пожевала ее еще и поняла: в котлете слишком много хлеба. Снова пожевала и определила, что хлеб был не диетный, не белый, а обычный черный.
Язвенных больных, для которых выписывался прекрасный белый хлеб, кормили котлетами, наполовину состоявшими из распаренного ржаного хлеба. Что могло быть хуже?! От неожиданности Валька села на кровать и уставилась в одну точку.
«Что же это такое? Кто-то в кухне берет белый хлеб, берет мясо и заменяет их ржаным хлебом? Не может быть! Но это так и есть. Вот она — котлета. И это сделано сегодня. Сегодня! После того как я целый час толковала в кухне о язвенных больных, об их чувствительности к диете. Какой же подлец мог это сделать? Хозяйка кухни Вера, но ей помогают и Митя, Нюта и другие. Они могли сделать это тайком от нее. Но кто же? Кто? По чьей же вине скорчились на своих кроватях эти больные?»