Мясо и хлеб по-прежнему лежали под тазом, но рядом с ними Валька нащупала еще что-то мягкое. Это был мешочек с манной крупой. Вот оно что! Она приготовила все для того, чтобы вынести позднее, когда все уже лягут спать! Машинально сжав в руке мешок с манкой. Валька ринулась в кухню.
Здесь была та особенная кухонная вечерняя тишина, которую Валька любила. Начищенные до блеска кастрюли сохли на остывающей плите. Только что вымытый пол влажно блестел и скользил под ногами. Митя возился около моечной, в которой мокла рыба, а Вера стояла у плиты. Она уже сняла халат, и на ней было желтое шелковое платье с красивыми тонкими кружевами на пышной груди.
— Валечка, что же вы так поздно? Мы же все уже прибрали, Валечка!
Она взглянула на Вальку безмятежно-красивыми глазами, и вдруг в этих глазах что-то блеснуло, метнулось, забегало. Валька налетела на нее не помня себя. Ей не хватало воздуху:
— Ты, ты… ты… — Она вдруг вспомнила те самые гадкие и грязные слова, которые ей приходилось слышать, и выпалила их все подряд, одним духом. Она почувствовала, что ее рука погрузилась в мягкую, как тесто, Верину щеку. Потом она схватила Веру за волосы и стала тыкать ее лицом в мешок с манкой.
— Валентина Ивановна! — Митя схватил ее за руку. — Хватит! Не стоит она того. Себя пожалейте!
Вера дрожала и убирала хлопья сыроватой манной крупы с лица, с глаз, с шеи.
Потом Валька сидела на крыльце, обессиленная, готовая плакать, и говорила Мите:
— Не могу идти… Ноги обмякли… Не могу я переносить такой подлости…
— И как это вы словили ее, Валентина Ивановна? Я давно вижу, что дело нечисто, а словить не могу. Она меня все спроваживала с кухни — то продукты получать, то еще куда-нибудь. А ведь я думал, что вы с ней заодно. Она перед всеми хвасталась вами.
— Митя, пойдите к полковнику. Расскажите ему обо всем. Я когда успокоюсь, сама приду.
Митя забрал манку, хлеб и баранью ногу и пошел к полковнику. Ни полковника, ни комиссара не было.
— Валентина Ивановна, идите отдохните, а я их дождусь. Как они придут, я вам скажу.
Валька отправилась в свою «гарманжу». Кто-то тихо стукнул в дверь.
— Войдите.
Вошла Вера. Красивое лицо ее было заплаканным, губы дрожали.
— Валентина Ивановна! Просите чего хотите! Все для вас сделаю. Не сгубите только.
Валька молча сидела на кровати, застланной серым одеялом. Вера плакала, ее полное тело колыхалось, кружева на груди вздрагивали, как крылья бабочки.
— Валентина Ивановна! Или я вас не жалела! Или я за вас не старалась! Лучший кусок для вас. И не как-нибудь, не по расчету, от души да от сердца. Валечка, ведь, почитай, погодки с тобой. Ведь засудят меня! Это что же будет. Боже ты мой! Неужто мне из-за куска хлеба да из-за этого мяса пропасть.
Вальке стало жалко Веру и страшно за нее. Засудят ее. Такую быструю… Поведут по улице под конвоем… Ой, что же это?.. Как страшно!..
— Зачем ты это сделала? Зачем, Вера?
— По глупости, Валентина Ивановна! Ведь в первый раз!
— Врешь!
— Не сойти мне с этого места! В первый, впервешеньки!
— Врешь!
Вера смотрела на Вальку в упор светлыми, кошачьими глазами и лгала ей в упор.
— Пусть мне в жизни счастья не видать — впервешеньки! Суди меня, как хочешь, Валенька, проси с меня, чего хочешь, только не казни.
Ложь ожесточила Вальку.
— Не мне тебя судить, не мне казнить. Уходи от меня, Вера.
Вера подошла ближе, она снимала с себя брошку, серьги и говорила быстро и вкрадчиво:
— Валенька, возьми, все тебе отдам. И деньги у меня есть. Денег я не пожалею.
— Уходи! Убери все это! Уходи от меня!
— Ты подумай, ты рассуди. Мне добро сделаешь, и тебе хорошо будет. Ведь у тебя ни платьишка, ни туфлишек, ни пальто. Разве это жизнь. И красоты-то твоей не видно. Ведь тебя, Валенька, одеть, ты промеж всех заблестишь. А мне ничего для тебя не жаль. Все бери. Бери! — Она совала в руки Вальке кольца, серьги.
— Вера, ты с ума сошла?
— Нет, Валя, я умом живу. Умные-то люди все этак живут. Не мы первые, не мы последние. Мы бы дружиться стали, такую бы жизнь завели — тебе и не снилось. Никто, кроме тебя да Митьки, не видел. Митьку я как ни то обойду.
Она уже не плакала. Ее холодные, светлые и злые глаза были сухими. Она была деловитой, вкрадчивой.
— Уйди ты… И всю эту погань с собой забери. И пусть тебя судят. И никакой жалости у меня к тебе нет. Уходи, пока я людей не позвала! Уходи!
— Не хочешь, значит!
— Мразь ты! Мразь! Понимаешь!
Вера выпрямилась и глянула в глаза Вале откровенно злобным взглядом.
— Ну, гляди, Валентина. Я одна тонуть не стану. Сама потону и тебя потяну. Кто тебе дал право меня бить? А? За одно это тебя засудят. Да я за тобой такие дела знаю, что тебя под трибунал подведу. С чего это у тебя правая рука поранена? Что? Упала? — наступала на Вальку и почти кричала ей в лицо. — Думаешь, я не знаю? Думаешь, люди не понимают, отчего это правая рука у нее… Давно раненые про тебя говорили.