В дверях показался отец. Его китель был расстегнут, красное лицо казалось вздувшимся. Он увидел Альвик, но лицо его выразило не радость, а раздражение и непонятный испуг.
— Кто это? Ты? Зачем ты здесь?
— Я приехала в гости. Где мама?
— Мама в Балахне у тети Лизы. Подожди!
Но Альвик уже была в спальне.
Спиной к письменному столу стояла белая, большая, чужая женщина. Она была похожа на кенгуру — у нее была очень длинная и толстая шея, узкие плечи, низкие, широкие бедра.
Ее согнутые в локтях руки с обвисшими кистями походили на лапки кенгуру.
На руках блестели браслеты, а ногти алели, и казалось, что с рук капает кровь.
Альвик стало страшно и гадко. Она повернулась к отцу.
— Мама?.. Мама здорова?
— Мама здорова. Не кричи так. — Отец застегивал китель и не мог попасть пуговицей в петлю. — Зачем ты приехала?
— Я беспокоилась. Никто не приехал. Я думала, что-нибудь случилось.
— Да, да. — Отец потер ладонью затылок. — Сегодня воскресенье… Но я был занят. Видишь, мы работаем с Мальвиной Стефановной.
— Я могу быть свободна? — спросила женщина.
— Да, да. Одну минутку. Пожалуйста. — Отец казался растерянным.
Альвик вышла в столовую.
Все получилось не так, как думалось. Скользкой, мышиной походкой прошла женщина.
— Альвик, — сказал отец, — там в кухне есть суп. Ты того… Разогрей себе. Я должен уйти. Я вернусь поздно.
Только сейчас он увидел букет и землянику.
— Это твое богатство? Молодчага! Ну я думаю, ты тут не будешь скучать.
Уходя, он дал ей шоколадную конфету в серебряной бумажке.
Альвик жалко и благодарно улыбнулась.
— Когда приедет мама?
— Завтра. Тетя Лиза немного прихворнула, и мама уехала к ней.
Значит, ничего не случилось. Почему же не уходит ощущение беды?
— Ну, я пошел. Не гаси огонь в прихожей.
Он вышел… Тихо…
Какая тяжкая тишина в квартире. Земляника осталась нетронутой. А стрекозу никто не заметил!.. Альвик пальцами погладила золотую спинку, ей хотелось утешить стрекозу. Букет на столе горит, как костер. Почему на него тяжело смотреть?
Альвик вошла в спальню. Где мамин старый серый халатик? Уткнуться в него лицом. Халатика нет. Увезла с собой. Альвик зажала в руке конфету — эта конфета для нее была доказательством благополучия.
Альвик никогда не рылась в отцовском столе, но сегодня, сама не зная зачем, выдвинула ящик. Галстуки. Очешник. Портсигар. Другой ящик. Серебряные бумажки от конфет. Много бумажек. А глубже?.. Глубже — кулечек с шоколадными конфетами, с такими же, как у нее в руке.
Они ели конфеты — папа и эта кенгуру.
Дорогие конфеты, которых мама никогда не покупает для себя и очень редко — по одной штуке — покупает для Альвик.
Альвик села на кровать. Она пыталась разобраться во всем.
Ничего не случилось. Папа и эта женщина ели дорогие конфеты. Вот и все. Почему же об этом стыдно думать? Почему же надо скорее, скорее забыть об этом, чтобы не заплакать, чтобы…
Кто-то постучался, и она пошла открывать. Вошел Ваня.
— Ну, как у тебя?
— Мама в Балахне, а папа на работе.
— Ты одна? Как раз хорошо. Бабушка поставила в печку пирог. Идем к нам. Рядом же!
В низких комнатках было чисто и жарко.
— А! Милости просим! — сказал дядя Миша. — Все в порядке? Ну, ну, ну, ну, я тебе говорил! Матушка, гости в доме, а пирогов нет!
Альвик было странно, что у дяди Миши есть мама и что он зовет ее матушкой.
— Сейчас, сейчас, Михаил Афанасьевич, — донеслось из кухни.
Ваня хлопотал возле Альвик.
— Хочешь, я тебе покажу «театр теней»? Мы сами клеили! А в кухне есть Днепрогэс. Хочешь Днепрогэс?
— Ванюша, прими-ка Днепрогэс, пироги некуда ставить! — донеслось из кухни.
Когда все уселись ужинать, Альвик совсем повеселела.
Возле стола ходила на деревянной ноге сорока.
— Товарищи по несчастью! — сказал дядя Миша. — Зовут Элеонора Петровна.
— Почему же Элеонора Петровна?
— На нашу учительницу похожа, — объяснил Ваня, — так же голову держит боком и хвостом вертит.
Потом появилась серая кошка. Она постояла, выгнув спину, подняла хвост и несколько раз жалобно мяукнула.
— Ну, что ты? Что тебе? — спросил дядя Миша. И ушел вслед за ней в кухню.