«Я ничего не скажу им», — решила Альвик, но когда ее спросили: «Где твой папа?» — она не могла скрыть.
Скрыть от них — это значило не поверить их дружбе. Она тихо сказала:
— У меня теперь нет папы.
— Как? — не понял Ваня.
— У него будет другая мама и другая девочка. Мы с мамой уедем к тете Лизе.
— Ну, ну, ну, ну, — испуганно забормотал дядя Миша.
Ваня и Митя растерянно смотрели на Альвик.
— Ну, ну, ну, ну! Попритчилось это тебе? Все уладится. Мало ли что бывает? Берите-ка вы ее, молодцы, да не давайте ей скучать.
Весь день Митя не отпускал ее от себя, и она послушно ходила с ним. Она вернулась домой под вечер.
Было пасмурно. Накрапывал дождь. В открытые окна дома Альвик услышала громкие голоса. Она никогда не подслушивала, но все происходившее в доме было так страшно и неясно, что она, не раздумывая, нырнула в кусты влажной сирени и прижалась к стене под окном. Сердце ее билось так, что она его слышала. Говорили папа и дядя Миша. Очевидно, папа ходил по комнате, а дядя Миша поворачивался за ним, и поэтому слова то слышались ясно, то терялись.
— А чем тебе жена плоха? Тем, что она за войну жиру не нагуляла, как твоя… из треста столовых? — сказал дядя Миша.
Слова погасли, а потом возник голос отца.
— Я имею право на личное счастье. Я это право кровью завоевал.
— Вот мне и интересно — за кого ты воевал? За одного себя воевал?
Долго ничего нельзя было разобрать, и вдруг сразу ясно прозвучали слова дяди Миши:
— Как же это понять? За чужих детей воевал, а своего ребенка топчешь?
— Ребенок здесь ни при чем. И ты, Михаил Афанасьевич, ты тоже здесь ни при чем!
— Как это «ни при чем»?? Я тебя в партию принимал!
— А при чем партия? Чем я перед партией виноват? Что я — вредитель? Что я — предал, ограбил, изувечил?
— Вот именно! Вот именно — предал, ограбил, изувечил! Вот именно вредитель!
Раздался грохот поваленного стула и выкрик отца:
— Если так, то зачем со мной разговаривать? Если так — арестуйте меня, казните меня, к стенке меня доставьте!
Хлопнула дверь, послышались мамины шаги и голос: «Тише!»
Отец выбежал на улицу. На ходу он надевал плащ в рукава. Его красивое лицо было искажено злобой и болью, он оглядывался, словно ждал погони.
Альвик прижалась к стене. Он не заметил ее и скрылся за углом. Ей хотелось бежать за ним, но мама была в комнате.
Дождь усилился, Альвик не замечала его — все внимание, все напряжение было сосредоточено на одном чувстве — на чувстве слуха.
За окном кричал дядя Миша:
— Государство все делает для детей — и школы, и дворцы, и лагеря, а этакие вот пакостники, как он, возьмут и сгадят в хорошем месте. Да еще говорит: «Партия тут ни при чем».
Голоса снова надолго стихли, только минут через пять Альвик разобрала:
— Держать вам его надо обеими руками. Бить, а держать! Бить, а не пускать! Бросьте вы все эти свои самолюбия.
— Бог с вами, Михаил Афанасьевич! Зачем это надо? Лучше никакой семьи, чем такая семья. Я его близко не подпущу.
Снова стихли голоса, и снова вспыхнул выкрик:
— Да как же вы жить-то будете?
— Работать буду, как всегда работала. — Мама подошла к окну.
— А здесь работать нельзя? — Слова дяди Миши потерялись, долго слышны были только бубнящие звуки.
— Я… я козу-у куплю, — сказала мама дрогнувшим голосом.
На улице загудела машина — это Митя заехал за Альвик. Альвик вышла из своей засады. Она долго и упорно отказывалась уехать от матери. Мать держалась спокойно, была почти весела и очень ласкова. Ей с трудом удалось успокоить Альвик и усадить ее в машину.
Митя и Ваня усадили Альвик на сено и закрылись все одним брезентом.
По пути они заехали на пристань за консервами и задержались дотемна.
Шел дождь. Грузовик трясся и подскакивал на ухабах.
В памяти Альвик звенела мамина песенка:
Зачем они увезли Альвик? Надо было остаться с мамой. Ведь они только вдвоем теперь.
— Тебе не холодно, Альвик? — спросил Ваня.
— Нет, мне тепло.
Скоро опять будет лагерь. Как давно она уехала оттуда. Тысячу лет назад. Тогда, когда у нее еще был папа… Тогда она утащила шляпу у Васи и играла в «колосок». Какая она была еще глупая и маленькая! Больше она никогда не будет такой. Той Альвик больше нет.
— Замерзла? Подвигайся. — Митя обнял ее. — Вспомнил я как лежал в госпитале, когда мне отняли ногу.
— Разве у тебя нет ноги?
— Нет. У меня протез.
Митя говорил новым, тихим голосом.