Женщина говорила оживленно и смотрела прямо в глаза Синцову ищущим и пытливым взглядом.
«Что за странная манера вступать в разговоры с незнакомыми, — подумал Синцов. — Дамочка явно ищет знакомств. Очевидно, из породы «голодающих»… Сколько их развелось после войны!..»
Он усмехнулся и небрежно ответил:
— Ну знаете ли!.. Я только что из Москвы… После Большого оперного!..
Он не договорил и пожал плечами.
— Нет, нет. Эта молоденькая понравилась бы и в Москве. А декорации! Чудесно передана ранняя весна… Не правда ли?
Она обратилась к девушке, которая вслушивалась в ее слова.
— Да, — ответила девушка. — Мне тоже понравилось, но все ругают, и я думала, что я ничего не понимаю.
Вскоре еще несколько человек были вовлечены в оживленный разговор женщиной в коричневом костюме. Синцов слушал и думал: «А ведь я ошибся! Она не из породы искательниц приключений. А с мужчинами и женщинами она говорит с одинаковым интересом и оживлением».
Теперь он нашел ту особенность, которая отличала ее от других.
Своеобразие ее лица заключалось в ее взгляде, одновременно и пытливом и доверчивом, и оживленном и внимательном. Это полудетское выражение и манера прямо и пристально смотреть в глаза собеседнику наряду с едва уловимым отпечатком какой-то скрытой печали в уголках губ, в быстрой улыбке, наряду с изысканным изяществом туалета невольно бросались в глаза.
Когда она вышла в фойе, профессорша сказала:
— Какая милая дама!
— Наверное, приезжая, — предположила девушка.
А человек с первого ряда, обернувшись, сказал:
— А вы знаете, кто это? Это дочь академика Булатова.
Имя крупнейшего ученого страны заставило обернуться всех, кто его услышал.
«Так вот почему она такая особенная, — подумал Синцов. — А я-то дурень…»
Они познакомились. Оказалось, что Наталья Борисовна Голубова — агроном по специальности и приехала в командировку из Москвы.
После спектакля Синцов пошел провожать ее. Ночной город был еще по-зимнему белым, но снег не скрипел, а легко оседал под ногами, и в воздухе чувствовалась весенняя влажность.
— Понюхайте воздух! Вы слышите, как пахнет арбузами? Это к теплу, — сказала Наталья Борисовна.
Он втянул в себя воздух, явственно ощутил освежающий запах арбузов и засмеялся от удовольствия.
Они долго бродили по ночному городу. Давно уже Синцов ни с кем не чувствовал себя так легко и хорошо, как с ней. Он сравнивал ее с погибшей женой. Она была примитивнее, легче, беспечнее, чем Лена, очевидно, более избалована, но это даже нравилось Синцову. С ней хорошо отдыхалось. Образ ее в представлении Синцова сливался с тем освежающим «арбузным» влажным запахом, которым был полон мартовский воздух.
Синцов разговорился и рассказал ей все то, о чем никому не рассказывал.
Он узнал, что ее муж погиб на фронте и что ее дочь пострадала от бомбежки.
Оба они потеряли близких, оба были одиноки, оба любили искусство, и даже специальность у них была одинаковая — оба были агрономами.
Они открыли так много общего в своих судьбах, вкусах и стремлениях, что внезапно умолкли, взволнованные одной и той же мыслью.
Они стали видаться ежедневно.
Ей нравилось то глубокое чувство, с которым он говорил о погибшей жене, нравилась его сдержанность и печаль, нравилась высокая фигура и бледное лицо с глубоко сидящими глазами и узким ртом. Его сдержанность казалась ей признаком большой духовной силы.
Она чувствовала, что многое может сделать для этого сильного, но усталого человека.
«Может, перетянуть его в Москву, помочь ему в научной работе, согреть и обуютить его жизнь».
Любить в ее понимании значило давать, и чем больше она могла дать, тем радостнее была ее любовь.
Он с первой встречи стал жить мыслями о ней. Ее веселость, приветливость, живой ум, изящество, ее коричневое платье и голубой халатик — все восхищало его. Она нравилась ему независимо от того ореола, которым окружало ее имя отца, но это имя придавало особый характер чувству Синцова. Близость с ней обещала ему мгновенную и разительную перемену всей жизни. Он переедет в Москву, он будет работать в лучших институтах страны, он станет своим человеком в доме академика Булатова, в среде крупнейших ученых Москвы.
«Представляю, какую мину сделает Подхалимычев, когда узнает, что я зять академика Булатова! Но, черт побери, неужели это способно меня радовать? Как двойственны мы, люди! Передо мной перемена всей моей судьбы, а я думаю о Подхалимычеве и радуюсь тому, что это ничтожество будет мне завидовать?! Какая ерунда!»