«Гибриды» вмешались. Витька говорит:
— Опять ты о коммунизме, некондиционная наша бабка! Были б машины, а коммунизм приложится!
Костька добавляет:
— Родились — «социализм, коммунизм». В детсад пошли — «социализм, коммунизм». В школе и в институте — «социализм, коммунизм».
Витька итог подбил:
— А чего о нем говорить? Обыкновенный социализм! Вот ракетный двигатель — это да!
Что с них, с пересмешников, взять? Я к Гере:
— Ленин ради твоих двигателей положил жизнь?! Да и тебя самого взять. Скажи ты мне: ради чего ты двигатель свой обмозговываешь, параметры гонишь, ночей не спишь?
— Чтоб не обогнали нас поджигатели войны.
— Значит, не двигатель для двигателя тебе нужен! Нужна тебе машина, чтоб обезопасить мир социалистический. А что такое социализм, если сказать попросту? Коренная справедливость! «Мое» неправдой живо, а «наше» держится справедливостью!.. Гляди, под окошками-то пустырь.
— При чем тут пустырь, мать?
— А как раз при ней!.. При справедливости… Если колышутся возле нас три тычка, всегда одна тому причина — забыли о социализме, отступили где-то от главного закона его — от коренной справедливости! Ты глаз на это не прищуривай! Ты ищи, где, в чем отступили?! Рук-ног не щади — поправляй ошибку! Если каждому по труду — так уж по труду. Если от каждого по способности — так уж по всей твоей способности, Гера, без позевоты, без потяготы, ото всей души, а не «исполу»! А ты… «забыл»… Об чем забываешь?!
К Первому маю принесли мне приглашение на трибуну. Спрашиваю у Геры:
— С чего мне, старухе, такой почет! По сыновьим заслугам или по мужниной памяти?
Гера посмеивается:
— Секрет…
Стою на площади, на трибуне. Краснопогодье. Тополя окинулись первой листвой, люди улыбаются, трубы гремят, и так хорошо вокруг, что любо с два!
Прошли у самой трибуны трубачи. Серебряные трубы солнце дробят, поднимают небо. Из дальней улицы выплывает на грузовиках двухметровая ракета, а на ней космонавт в скафандре. Гера протягивает мне бинокль и говорит:
— Вот он, секрет… Смотри!
Глянула я в бинокль, и ушла земля из-под ног.
Несусь неведомо куда — в то, что давно миновало, или в то, что вовеки не будет?
Граня!.. Да не та, что теперь! Нет! Прежняя. Безбедная. Беспечальная. Девочка, что всех доверчивей выходи-да навстречу судьбе. Я хватаюсь за перила. «Портрет, думаю, портрет».
А она как повернет голову да как поведет на меня смеющимися живыми глазами с самого синего неба!..
И кивает оттуда, будто говорит: вот, мол, я тут, тут перед тобою, не мучена, не калечена! И нельзя меня ни измучить, ни искалечить. Не подвластная я никакому злодейству.
И ее, и моя, и Тимошина молодость пронеслась близ меня в секунду. Долог миг — короток век. Я зажмурилась. Одной рукой держусь за бинокль, другой — за перила.
Разжала веки, взглянула второй раз — подбородок не Гранин, твердый — Степин. Не Граня! Сын ее Тимоша посредь площади в скафандре на серебряной остроносой ракете.
В первую минуту очертило биноклем на синем небе его голову, да так, что подбородок укрылся за скафандром, а лоб да глаза у Тимоши в точности Гранины.
Опустила бинокль, отираю с лица испарину и слышу, по радио объявляют:
— Колонну юных спортсменов возглавляет пионер Тимоша Бережков!..
Растолковали, что посадили его на ракету не случайно, а за то, что тверже других идет к своей цели — стать космонавтом. И учится на пятерки, и спортивные показатели отличные, и занимается в кружках авиамоделистов и юных астрономов.
Так вот, значит, по кому мне честь! Не по мужу, не по сынам — по внуку!
С четырех лет повадился он у нас лазить на крышу. Мы с Граней топчемся, как две клуши, а он сидит себе, дожидается вечера, желает разглядеть луну с высоты.
Однажды я попросила соседа стянуть его оттуда да отлупила — он покряхтел маленько, говорит как ни в чем не бывало:
— Ты раньше была мамина мама. А сейчас ты только моя бабушка? Или ты все равно и сейчас мамина мама?
— Я тебе, озорнику, и бабушкой не хочу приходиться. А материнская должность безвременная — до конца веку.
— Тогда пусть мама тебя слушается. Ты вели ей, чтоб она не мешала — я все равно буду лазить на крышу.
Посоветовалась Граня с мужем и сделала на крышу лестницу с перилами, с широкими ступенями, а на конце — беседку. Тимошка бежит на крышу, и Граня карабкается. Вечерами всей семьей сидим там, слушаем Гранины рассказы про галактику.
Стал Тимошка подрастать. Граня ему говорит: хочешь быть космонавтом — закаляйся. Шершавые рукавицы купила себе, массирует его после зарядки.