...Через несколько дней Соколову стало лучше. Он осмотрелся вокруг. В просторной горнице было светло, чисто и по-своему уютно. На гладко обструганных стенах висели ружья и охотничьи сумки вперемежку с плакатами, призывающими сдавать государству пушнину. Около кровати была расстелена чудесная шкура матёрого бурого медведя. Пахло свежевымытым полом, махоркой и пряными травами.
Вошёл Холим и внимательно посмотрел на больного.
– Тебе, я вижу, хорошо стало?
– Спасибо, хозяин, мне оттого хорошо, что я встретил, наконец, хороших людей.
– Плохих людей видел в тайге?
– Довелось одного, – ответил Соколов. – Вот рана на лице – дело его рук.
Когда Соколов почувствовал себя лучше, он рассказал своим спасителям всё, что с ним случилось, – о перелёте и катастрофе, о скитаниях по тайге; не забыл упомянуть и о случайно найденном золоте.
Ему поверили.
– А вас искали? – спросил Александр.
– Конечно, и, наверное, нашли бы, если бы я в забытьи, больной, не ушёл от сгоревшей машины. От места вынужденной посадки нельзя уходить. Был у меня такой случай...
Произошло это в самом центре бескрайней ненецкой тундры. В те годы самолёт на Крайнем Севере был редкостью. Не было здесь ни аэродромов, ни точной карты, ни сведений службы погоды, да и сами самолёты не были приспособлены к полётам в арктических условиях и не имели даже радио. Однажды на двухмоторной машине Соколова сдал в полёте правый двигатель. Пришлось идти на «вынужденную» в снежной пустыне. Застряли надолго, не имея возможности дать о себе знать. У полярных лётчиков в то время было популярное слово – «куропачить», то есть зарываться в снег, спасаясь от пурги и холода, как это делают полярные куропатки. Соколов, его второй пилот и механик выкопали снежную берлогу и терпеливо ждали помощи. Запас продовольствия кончился, и они на примусе варили «суп» из прошлогоднего мха, устилавшего дно их снежного убежища, и ремней. На исходе второй недели изголодавшихся, полуживых авиаторов спасли кочевавшие поблизости от места аварии оленеводы ненцы.
...Мало-помалу между Соколовым и семьёй охотника завязалась дружба. Холим ловил для него свежую рыбу, варил густую вкусную уху. Надя пекла пироги с ягодами, которые сама же собирала чуть ли не рядом с домом. Дети Холима восхищались своим неожиданным гостем и могли часами слушать его рассказы о героических делах лётчиков, о жизни в больших городах. Но с каждым днём росло волнение Соколова.
Ему было ясно: надо скорей попасть в населённый пункт, откуда можно сообщить о себе в Москву. Потом нужна больница, нужна квалифицированная медицинская помощь. «Таёжная хворь» не проходит и не может пройти от самых лучших домашних средств: она только отпускает больного на короткий срок, а через несколько дней снова валит с ног.
– Слушай, Холим, – обратился Соколов однажды к охотнику, – когда ты сможешь меня отвезти куда-нибудь, где есть телеграф? Мне нужно отправить телеграмму в Москву.
Охотник задумался, пыхтя своей трубкой.
– Вот что, парень, – начал он после длительного молчания, – тебя свезут до районного центра – Черноярка. Только придётся маленько подождать. Сюда скоро придёт мой старый друг. С ним и поплывёшь. А мне нельзя базу бросать.
Соколову ничего не оставалось, как терпеливо ждать. Наконец приплыл на лодке с верховьев реки друг Холима, тоже бывалый охотник – Пётр Петрович, старый якут, несмотря на своё имя, почти совсем не говоривший по-русски. Он приплыл с отдалённой базы и держал путь в Черноярск за припасами.
Начались сборы в дальний и трудный путь. Кажется, всё было готово к отъезду, но вечером подул резкий ветер, и сразу стало холодно.
Соколов заметил, что Холим всматривается в ту сторону, откуда доносился жалобный крик птицы.
– Что ты там видишь? – не удержался он от вопроса.
– Чую, большая непогода идёт! Слышишь, как стонет!
Предположение старого охотника сбылось. К утру погода испортилась. Серые тучи, сползая с гор, разъярённые, косматые, нависли над тайгой. Все обитатели дома молча сидели на крыльце.
– Большие дожди идут, – сказал Холим, обращаясь к вновь прибывшему. – Пойдём, Пётр Петрович, лодки таскать надо.
Соколов видел, как охотники и вместе с ними мальчик перетащили лодки Холима и его приятеля с берега за дом.
По потемневшей реке плыли, кружась, листья и ветки.
Уже еле-еле были различимы горы, где свирепствовала сильная буря с ливнем. Вскоре дождь начался и здесь. Первые его капли застучали по крыше. Всё чаще, всё громче забарабанила капель, и быстро возник однообразный сплошной гул. Ураганные порывы ветра сотрясали деревья. Только высокие кедры не согнули своих крон.