В маленькой районной больнице не очень-то обращали внимание на капризы пациентов. Ежесуточный обход, процедуры, раздача пищи и лекарств – вот, кажется, и всё, на что хватало времени у немногочисленного персонала. Где уж тут нянчиться с каждым больным, вникать в его душевные переживания, особенно, если он уже находится на пути к выздоровлению! Другое дело, если человек борется со смертью; такому, естественно, и внимания оказывается больше.
Соколов шёл на поправку. Это был тихий, ничем не примечательный больной из общей палаты №3.
...– Есть телеграмма?
И всё тот же ответ:
– Пока ещё нет.
«Как же так? – сверлило в голове лётчика. – Вот уже прошла неделя, а ничего нет». Он был уверен, как только узнают, что жив, за ним сейчас же пошлют самолёт, и обязательно приедет жена.
Как-то после обеда ему почудилось, что пришла долгожданная весть из Москвы. Он громко позвал санитарку:
– Куда вы запропастились? Давайте мою телеграмму!
На Соколова накинулись соседи по палате.
– Замолчи ты, Евдокимов! – услышал он сердитый окрик якута, лежавшего через койку от него. – Разве не знаешь, что сейчас, как это... смертный час? Дай людям спокойно отдыхать.
Соколов весь съёжился. Он сразу понял всё. Его все здесь принимают за Евдокимова. Судят по паспорту – единственному документу, который был с ним. А телеграмму за подписью Соколова, конечно, не отправили, решили, что это бред, дикий вымысел воспалённого мозга! Всё равно ему здесь не поверят. Значит, надо ждать, пока выпишут из больницы. И так уже прошло много времени. Ещё неделя-другая ничего не изменит в его положении.
По субботам в больнице появлялся «царь Соломон». Так больные в шутку называли парикмахера – добродушного, весёлого толстяка Соломона Соломоновича. Он всегда сыпал анекдотами и шутками, называл больных по имени-отчеству, подбадривал их. Его приход был маленьким праздником, нарушавшим скучное, однообразное течение больничных дней.
Соколов попросил парикмахера сбрить ему бороду и подстричь его.
– Я вам сделаю вид! – весело сказал «царь Соломон», взбивая кисточкой мыльную пену. – Лучший вид в городе Черноярске, если можно назвать городом эту дыру, куда меня занесла судьба прямо из Житомира.
Он без умолку балагурил, но когда бритва сняла волосы с лица Соколова и обнажились обтянутые бледной кожей скулы, парикмахер скис, замолчал, нахмурился.
Соколов хотел взглянуть на себя. «Царь Соломон» сказал, что сейчас принесёт зеркало (за четверть часа до этого, вертя зеркало в руках, он хвастался стрижкой, сделанной одному больному), но неожиданно подхватил свой чемоданчик и, семеня ногами, выбежал из палаты, неся впереди большой живот.
Соколов уловил сочувственные взгляды соседей. Ему уже разрешалось немного ходить, и неровными шагами он поплёлся в умывальную комнату, где висело зеркало. Вот так «лучший вид в Черноярске!» На Соколова смотрело незнакомое лицо, худое и жёлтое. Правую щёку от виска до подбородка прочертил глубокий лиловый шрам. Левая часть лица была перекошена; угол губы опустился, словно рот застыл в насмешливой улыбке. Один глаз стал меньше другого и, казалось, всё время подмигивал.
Соколов попробовал повернуть перед зеркалом голову, но ушибленная шея плохо повиновалась.
Ну и хорош! Он зажмурился и вновь открыл глаза, и ему на мгновение почудилось, что в зеркале рядом с ним отразилось красивое, молодое лицо жены. Соколов вздрогнул и впервые подумал: может быть, к лучшему, что телеграмма в Москву не ушла...
Во время вечернего обхода к нему подошёл врач.
– Как вы себя чувствуете, товарищ Евдокимов?
– Хорошо, можете выписывать.
– Посмотрим, – щупая пульс, сказал врач. – С завтрашнего дня разрешаю прогулку по саду. У нас климат здоровый, быстро поправитесь.
– Какой бы климат ни был, а уродом всё равно останусь.
– Это не помешает вам жить и работать.
– Можно мне что-нибудь почитать? – попросил лётчик.
– Конечно. Вы, наверно, давно газет не читали. Подшивку «Правды»?
– Об этом я и хотел попросить.
Врач был доволен. Он вспомнил о бредовой фантазии этого больного: будто он – лётчик Соколов. Полезно будет ему самому убедиться, как нелеп вымысел, рождённый в бреду.
С волнением взял Соколов июньские и июльские газеты и быстро стал их перелистывать. Он искал в них только то, что непосредственно касалось его и товарищей. Вот стоят они на аэродроме у распластавшего широкие крылья «Кречета». Над снимком надпись: «Четвёрка отважных». Какие у всех счастливые и красивые лица. Что же, он сам был тогда не хуже других, а сейчас...
Соколов с интересом прочёл отчёт о старте небывалого перелёта. Кажется, всё так и было, только чересчур много похвал в его адрес, похвал авансом, а он не смог заплатить по векселю... В следующих номерах газет, уже успевших слегка пожелтеть, он нашёл скупые радиовести, посланные им с борта «Кречета». В нескольких газетах не было ни слова о перелёте, и, наконец, появилось тревожное сообщение правительственной комиссии о предполагаемой катастрофе, оканчивавшееся словами: «Поиски ведутся на земле и с воздуха».