Потом он лёг на койку и сразу заснул крепким спокойным сном человека, решившего, наконец, что нужно делать.
К больным часто приходили родственники. Соколова, естественно, никто не навещал. Каково же было его удивление, когда в воскресный полдень, гуляя в саду, он услышал детский голос, спрашивавший, как найти больного Соколова?
– У нас вроде бы такого нет, – отвечал чей-то хриплый бас.
Соколов побежал на голоса и увидел нежданных, но дорогих гостей.
На больничном крыльце стояли Надя и Александр.
Соколов обнял ребят. Устроившись на скамейке в уголке сада, они делились с ним своими интернатскими новостями. У них, оказывается, было много хлопот перед началом учебного года, а то они пришли бы пораньше.
– Вы не беспокойтесь, – сказала Надя, – ваш вещевой мешок цел. Он у меня в интернате. Пётр Петрович боялся, как бы он не пропал: в нём ведь много денег и револьвер. Пётр Петрович велел мне всё сохранить. Я спрятала мешок в свой чемодан.
– Вот вам, дядя Юра, гостинцы, – сказал мальчик, доставая из кармана три мандарина.
– Спасибо, ребята, – сказал растроганный Соколов. – Только ешьте их сами, здесь они – такая редкость.
– Нам в интернат прислали пионеры с Кавказа. Мы уже по одному съели, а это вам; к больным всегда с фруктами ходят.
Прощаясь с Соколовым, дети пообещали навестить его в следующее воскресенье. Соколов, опасаясь, что его опять будут искать по фамилии, которую во всём Забайкалье знают только дети охотника Холима, категорически запретил им приходить.
– Меня выпишут до воскресенья. Я сам приду к вам в гости, в интернат, и вещи свои заберу.
Наконец он вышел из больницы. Он прошёл с сумкой в руках по улицам посёлка и остановился у бревенчатого домика, в котором помещалось почтовое отделение. За окном ярко освещённой комнаты у поблёскивающего никелем и медью аппарата сидела девушка и стучала телеграфным ключом.
Соколов долго стоял и смотрел в окно.
Велик был соблазн – войти и взять из окошечка бланк телеграммы!
Круто повернувшись, Соколов энергично перешёл на другую сторону неширокой улицы.
Телеграмма в Москву не была отправлена.
Возвращение
В людском потоке, выплеснувшемся из дверей Ярославского вокзала после прихода дальнего поезда, находился человек с полуседой бородой. На нём был тёмно-синий прорезиненный плащ, дешёвый шевиотовый костюм такого же цвета и кепка. Среди пассажиров, нёсших объёмистые чемоданы и корзинки или шедших за тяжело нагруженными носильщиками, приезжий выделялся тем, что не был обременён багажом.
Сколько раз Соколов приезжал, а чаще – прилетал в Москву, но такого безрадостного возвращения у него ещё не было. Куда идти? Ему бы доживать свои дни в одиночестве, в каком-нибудь глухом, малолюдном уголке страны, не привлекая особого внимания. К этому он и стремился, приняв решение о своём добровольном изгнании. Но ни на минуту он не забывал Евдокимова, его намёки, и это гнало в Москву.
Медленно пересёк Соколов шумную Комсомольскую площадь и, сам не зная зачем, спустился в метро. Машинально он вышел на станции «Площадь Свердлова» и, пройдя по длинному подземному переходу, сел в голубой поезд, идущий к «Соколу». Он ёрзал на мягком кожаном диване, безразличным взглядом окидывал входящих в вагон и выходящих из него москвичей, зачем-то заглянул в газету, которую развернул его сосед, и вдруг поймал себя на том, что едет домой, на Ленинградское шоссе.
Растолкав пассажиров, едва не прихлопнутый пневматической дверью, Соколов в последнюю секунду выскочил на перрон станции «Белорусская».
На улице Горького он зашёл в ресторан, заказал себе хороший обед и выпил двести граммов водки. Легче ему не стало. Немного закружилась голова. Соколов долго просидел в ресторане, а потом пошёл, сам не зная куда. Муторно было ему. Где найти себе хоть временное пристанище? Где в родном городе – а Москва уже давно стала для Соколова своей, близкой, любимой – найти место, где можно отдохнуть, поспать?
Он зашёл в гостиницу. Администратор коротко отрезал:
– Мест нет и не будет.
Соколов внимательно изучил доску объявлений «Мосгорсправки». Среди множества извещений об обмене «двух смежных комнат на две в разных районах» или «меняю комнату в центре 16 кв. м со всеми удобствами на большую площадь, район безразлично», – не было такого, которое сообщало бы, что сдаётся комната или хотя бы угол.
Единственное, что он сумел сделать, это опять изменить свою внешность. После того как «царь Соломон» сбрил его спутанную бороду, лезвие бритвы больше не прикасалось к щекам Соколова. Только раз он подстриг у парикмахера вновь отросшую бороду. Но в Москве было так мало бородачей, что они привлекали внимание. Соколов заметил это, а выделяться среди толпы было не в его интересах. Пусть лучше будут видны шрамы и перекошенная щека, уродовавшие его, возможно, это даже послужит козырем в игре, которую он вынужден начать.