С ним долго беседовал главный врач больницы, известный профессор-психиатр Фрол Тимофеевич Стрельников. Он, к счастью, не узнал в нём лётчика, которого раньше лечил.
– Вы должны отдыхать, – сказал профессор. – Читайте весёлые рассказы, плюс – кой-какие процедуры.
Здоровье Соколова шло на поправку. По вечерам он играл в шахматы с другими больными и, к своему удовольствию, легко их обыгрывал. Достойного противника он нашёл в лице лётчика Владимира Михайловича Девяткина.
Во время боёв с белофиннами в двухмоторный бомбардировщик Девяткина угодил зенитный снаряд. Штурмана убило, а лётчика тяжело ранило. Выбраться из кабины с парашютом у него не хватило сил. А тут ещё один мотор вышел из строя. Лётчик, теряя сознание, из последних сил старался на одном моторе перетянуть машину через линию фронта. На высоте в триста метров самолёт пересёк окопы. Навстречу плыл лес. Больше Девяткин ничего не помнил. Очнулся в госпитале.
Начались скитания по врачебным кабинетам. К полётам его так и не допустили. Отдел кадров Военно-воздушных сил назначил Девяткина начальником только что созданной школы авиамехаников. Это его не удовлетворяло, он был молод, стремился летать и чувствовал себя совершенно здоровым. «Никаких заскоков», как он выражался, у него не было. Поэтому он настойчиво добивался, чтобы его признали годным к лётной работе. Комиссия направила его на исследование в ту же больницу, в которой находился Соколов.
Профессор Стрельников, заметив, что больные быстро подружились, поместил их в одну палату.
На вопрос Девяткина, чем он занимался до болезни, Соколов, опустив глаза, ответил:
– Думал когда-то стать преподавателем. Кончил курсы по двигателям внутреннего сгорания. Но обстоятельства сложились не в мою пользу.
– А что будешь делать, когда выпишут отсюда?
– Не знаю.
– Может, пойдёшь работать ко мне в школу – здесь же, в Москве? Смог бы преподавать?
Соколов пожал плечами.
– Диплом есть?
– Был.
Вскоре в больницу приехал Воробьёв. В кабинете главного врача он познакомился с Девяткиным.
– Буду говорить с вами откровенно, – сказал он лётчику, – мне и профессору поручено взять шефство над Петровым. Профессор со своей стороны сделал всё, что от него зависело. Со своей стороны я тоже хочу кое-что сделать для Петрова. Но прежде чем решить, как ему помочь, хочу посоветоваться с вами. Не смогли бы вы взять его к себе в школу? У него нет ничего, кроме паспорта...
Девяткин лишних вопросов не задавал.
– Понимаю, товарищ Воробьёв. Мы с Петровым долго беседовали на эту тему.
– Вот и отлично. И могу вас обрадовать: профессор сказал, через полгода будете летать.
– Спасибо! Это моя мечта, – ответил лётчик.
Друзья увиделись вновь
В школе авиатехников на первых порах не очень дружелюбно встретили нового преподавателя: замкнутого, мрачного, болезненного.
– Шепелявый, косоротый, понять его трудно, – ворчали курсанты, но вскоре привыкли к речи Петрова, а когда убедились, что он справедлив и доброжелателен, стали хорошо к нему относиться.
Соколов работал с увлечением. Наконец-то он нашёл новое место в жизни! Но ему казалось, что он занят ещё очень мало, а хотелось бы работать круглые сутки, чтобы совсем не оставалось времени на печальные раздумья, на тоску о семье. Он очень обрадовался, когда пришла в голову неплохая, как ему казалось, мысль – попробовать шире сочетать теоретическую учёбу курсантов с практической работой. Эту идею поддержал Девяткин. Они добились разрешения организовать при школе мастерские для ремонта авиационных моторов. Разыскали трёх опытных мастеров, добыли недостающее оборудование.
Вообще дела шли неплохо, и об этом Девяткин не раз сообщал Воробьёву.
Соколов-Петров дотемна пропадал то в классах, то в мастерских. Там ему легче дышалось. С преподавателями он встречался редко и был с ними немногословен. Единственное, что Соколов позволял себе после работы, это – шахматы. Без особого труда он стал чемпионом школы авиатехников по шахматам. Второе место завоевал курсант Розенфельд и только третье – занял сам Девяткин.
Петров стал заметной фигурой в школе авиатехников.
Вновь появилось у него важное и интересное дело – обучать этих милых, пытливых парней, приобщать их к авиации. Как говорится в поговорке – жизнь без цели, что корабль без управления. У него была цель, и всё-таки на душе было тяжело.
Луч солнца пробился сквозь задёрнутые шторы в комнату Соколова и запрыгал «зайчиком» по стене. За окном весело зачирикали воробьи. Разве можно добровольно проститься навсегда и с солнцем, и с птицами, и с цветами, и с хорошими ребятами, которые его теперь окружают...