Маргарита растягивала застывшей улыбкой закрытый рот.
– Так вот, дорогой мой батюшка, если бы ты на самом деле хотел знать, как живет твоя любимая сердешная дочка, – начинал неприкрыто язвить Оливи, – то мог бы меня спросить. А живет она, хоть и в замке, но… не придворной дамой, а дворней – ничтожной посудомошкой – натирает посуду целый-целый день… И делит тюфяк с этой глуполикой сильванкой, что в платье моей матушки, – показал Оливи на оторопевшую и поникшую от оскорбления Ульви. – Почивает с ней на одном тюфяке, где и одному-то тесно лечь. И кушает половину того, что едят прочие уборщики, да платят ей всего десять регнов в триаду. А это новое платье… Полагаю, это ваше платье, госпожа Шотно?
Маргарита чувствовала себя так, словно речь Оливи состояла не из слов, а из плевков ей в лицо. И она ничего не могла ему возразить. Совсем ничего. Она продолжала натянуто улыбаться, хлопая глазами и прогоняя подступавшие слезы. Да еще и Нинно вцепился в нее выпытывающим взглядом, дядя Жоль расстроился и с жалостью глядел на «бедняжку», однако молчаливое, бескрайнее сочувствие из глаз Беати превосходило даже дядино. Синоли один глуповато усмехался, будто его двэн удачно шутил.
– Да, господин Ботно, – ровным голосом ответила Марлена. – Это я сделала подарок своей сестре.
– Забавно, – рассмеялся Оливи. – Матушка всегда одевала ее как прислужницу – и сделала из нее в итоге прислужницу. Вы же пытаетесь одеть ее как достойную женщину. Быть может, и у вас однажды получится – сделать из моей сужэнны достойную женщину…
Маргарита ушам не верила.
«И это он меня оскоробляет! – безмолвно возмутилась она. – Дает всем понять, что я на самом деле недостойная! Тот, кто ничто от меня не получил! И оскороляет, не совестясь! Оскоробляет меня в глаза, при всех. Даже при своем отце! А все молчат, словно согласные с Оливи. Даже Синоли, тот, кто должный за меня вступаться, спрятал глаза и думает отмолчаться!»
Маргарита резко встала. Одна слеза уже покатилась по ее щеке, и девушка хотела убежать, не простившись с братом и подругой. Из всех мужчин только дядюшка Жоль выскочил из-за стола, поймал племянницу и спрятал ее рыдающее лицо в своей мягкой груди.
– Оливи! Сын! – гневно проговорил он. – Ты чего мелешь? Повинись немедля!
– Я, должно быть, не так выразился, – строя из себя простака, стал оправдываться Оливи. – С языка что-то не то слетело… Я вовсе не то имел в виду, что могло бы подуматься… Конечно, дорогая моя сужэнна, искренне прошу твоего прощения, – наслаждался Оливи позерством. – Давай обнимемся и всё простим друг другу! Сегодня ведь такое празднество! – встал он со скамьи. – Свадьба твоей лучшей подруги и кровного брата!
Расставив руки для объятия, Оливи направился к своему отцу и рыдавшей Маргарите, а за его спиной поднялся со скамьи Нинно.
– Сестренка, ну не плачь, – погладил Оливи Маргариту по плечу, какое та одернула. – Ну же, полно… Повернись ко мне… Я тебя прошу…
Тут и его похлопали по плечу. Ничего не подозревавший, довольный собой Оливи повернул голову назад и получил удар такой силы, что сразу рухнул без сознания, а его серая шляпа слетела, стукнулась об стену и закатилась под стол. Нинно же отряхнул руки и молча вышел из трактира. Через пару мгновений Ульви устремилась за ним, громко крича, что он позабыл кольцо. Дядя Жоль не знал, что делать и кому помогать. Когда Оливи положили на скамью, то толстяк, набрав в рот воды, с фырканьем опрыскал ею лицо сына, пытаясь привести того в чувство. Синоли в это время обмахивал своего двэна краем льняной скатерти. На лбу Оливи краснела отметина от мощного кулака, вспухавшая шишкой.
– Думаю, нам пора, – сказала Марлена своей сестре по брату. – Сейчас мы здесь лишние.
Услышав это, Беати подошла к Маргарите и крепко-крепко обняла ее, давая понять всю глубину своей жалости.
________________
До Первых ворот Маргарита и Марлена шагали молча. Сложенный квадратный зонт, что несла на плече сестра Иама, походил на поникшее лазурное знамя. Девушка-ангел выглядела раздосадованной и, удивительно, но Марлена даже сердилась, словно это она, Маргарита, была во всем виновата. Когда ров остался позади, и девушки свернули на грунтовую дорогу, Маргарита не выдержала тягостного молчания.
– Марлена, чего не так? – спросила она. – Думаешь, это я виноватая?
– Твоя заслуга в случившемся весьма большая, – строго ответила Марлена. – В честном труде нет ничего постыдного, но ты хотела казаться выше, чем ты есть. Если бы ты пошла в лавандовом платье… и не стала бы беззастенчиво лгать дяде о ратуше и об остальном, то слова нашего сужэна не смогли бы обидеть тебя, – ты бы не заплакала, а тот влюбленный в тебя человек никого бы не избил. Так что, получается: ты виновата больше всех!